Страдание и сострадание в этике: Страдание и Сострадание

Страдание и Сострадание

Сумма
страданий души пропорциональна степени
ее совершенства.

Амиэль

В
различных религиозных и философских
учениях понятия «Страдание» и «Сострадание»
определяются более или менее одинаково.
Под страданием понимается физическая
или нравственная мука, боль. Страдающий
человек испытывает чувства, описываемые
Вл. Далем словами: бедовать, мучиться,
маяться, скорбеть, тосковать, болеть
телом и душой, приходить в упадок.
Сострадание определяется как жалость,
сочувствие, вызываемое несчастьем,
муками другого человека, как «печаль
при виде бедствия, которое может повлечь
за собой гибель или вред и которое
постигает человека, этого не заслуживающего»
(Аристотель).

Страдание и сострадание в истории этической мысли

Вопрос
о причинах и жизненном смысле этих
состояний на протяжении многих столетий
был полем горячих споров и научных
дискуссий. Ответ на него в первую очередь
зависел от мировоззренческого подхода
теологов и философов к бытию мира и
месту человека в нем. Кроме того, большое
значение для каждого человека имел
жизненный опыт, который порождал
специфическую рефлексию над своими и
чужими страданиями. Для многих творческих
личностей, способных к глубокому анализу
духовной жизни, этот опыт часто становился
источником теоретических открытий и
литературных описаний.

На
заре духовной жизни человечества
мыслители древней Индии сформулировали
«закон кармы», согласно которому каждый
человек получает воздаяние соответственно
своим хорошим и плохим поступкам. Уже
брахманизм учил, что страдание является
наказанием за грехи прошлых воплощений.
Буддизм придал этой мысли абсолютное
значение и в учении Будды о «четырех
благородных истинах» провозгласил, что
человек самим фактом жизни во всех ее
проявлениях обречен на страдания.
Поэтому большинство философских систем
Древней Индии видели главную цель жизни
человека в достижении состояния нирваны,
в избавлении от страданий как главного
атрибута жизни.

В
западном античном мировосприятии вопрос
об особом смысле страдания практически
не ставился. Только Аристотель в
«Никомаховой этике» пишет: «Все, однако,
согласны, что страдание — зло и что его
избегают; оно является злом либо в
безотносительном смысле, либо как
препятствие для чего-то».

Того,
кто стойко переносит страдания, Аристотель
называет мужественным: «Мужество
сопряжено со страданиями и ему по праву
воздают хвалу; в самом деле, переносить
страдания тяжелей, чем воздерживаться
­от удовольствий».

Интересна
позиция Аристотеля по вопросу о
сострадании. По его мнению, сострадание
следует испытывать к «близким нам»,
«нашим», «когда с ними случается все
то, чего мы боимся для самих себя». К
состраданию способны люди, уже пострадавшие
и избежавшие гибели, а также те, кто
считает других хорошими людьми, не
заслуживающими несчастья.

В
христианском
учении главными
источниками страдания являются: мучения
тела и души от внешнего насилия, мучения
тела от болезней и мучения духа из-за
грехов мира. Возможны два ответа на эти
страдания — либо человек смиренно
принимает их и преображает в средство
своего спасения, либо страдания побеждают
его, и, не видя для себя выхода, он начинает
хулить Бога и умирает как физически,
так и духовно.

С
христианской точки зрения, болезнь,
смерть и страдание присутствуют в мире
как результат грехопадения людей. До
этого их в мире не было. Страдания
приносит в мир человек, когда он грешит
и разрушает себя злом.

И.
Кант
определяет страдание как чувственное
неудовольствие, вызванное чем-то
неприятным и затрудняющее жизнь. Природа
сделала страдание стимулом к деятельности,
неизбежно толкающим человека к лучшему.
В жизни человека между периодами
удовольствия всегда появляются моменты
страдания. В антагонизме страдания и
удовольствия первичным является
страдание. Без него не было бы жизни как
таковой. Несколько неожиданна точка
зрения Канта на моральную ценность
сострадания. Он не отрицает, что
сострадание следует культивировать,
но, по его мнению, оно не является
моральным в подлинном смысле этого
слова, ибо испытывается человеком лишь
на основе его чувственной природы. Кроме
того, оно только увеличивает количество
страдания, прибавляя к горю страдающего
еще и горе сострадающего.

А.
Шопенгауэр
видит в сострадании опыт непосредственного
проникновения в чужое Я, слияния с ним.
Способность к состраданию он рассматривает
как одно из трех проявлений моральности
человека (наряду со справедливостью и
человеколюбием). Шопенгауэр превращает
сострадание в краеугольный камень
этики, распространяя его даже на отношение
человека к животным.

«…Чем
больше человек страдает, тем скорее
достигает он истинной цели жизни, чем
счастливее он живет, тем дальше от него
эта цель…»

Бердяев
выделяет два вида страданий:
одни связаны с социальными причинами
и преодолеваются изменением социального
строя, развитием научного знания; другие
с трагической основой жизни, и они не
устранимы никакими социальными
преобразованиями. Сострадание
Бердяев определяет как «соединение со
страдающей тварью в ее богооставленности»,
то есть в ее страдании. В этом он видит
главный парадокс христианской этики:
нужно сочувствовать и сострадать
ближнему, облегчать его страдания и
вместе с тем понимать, что страдания
эти являются результатом греха.

Неожиданный
поворот получает идея сострадания у
теоретика русского анархизма П.А.
Кропоткина. В основу своей этики он
кладет три принципа: закон взаимопомощи,
предполагающий чувство долга, сочувствие,
уважение к человеку; принцип справедливости,
обеспечивающий равноценность всех
членов общества; готовность к
самопожертвованию ради другого,
базирующуюся на великодушии, не
претендующем на какую-либо награду.
Кропоткин был глубоко убежден, что
только добровольное следование этим
принципам может обеспечить человеку
счастье бытия, а два из них — закон
взаимопомощи и готовность к самопожертвованию
— очевидно содержат в себе способность
и необходимость сострадания.

Рассмотренные
взгляды на страдание и сострадание
отражают, лишь частно-личностный аспект
их понимания, возможный еще на рубеже
XIX-XX
веков. XX
век с его природными и социальными
катаклизмами привнес в мир то, что Э.
Фромм назвал «всеобщим
характером страдания»: «Не
следует забывать, что страдание — это,
пожалуй, единственное эмоциональное
состояние, которое является общим для
всех людей», — писал он. Как правило,
причины всеобщего характера страдания
коренятся не в самом человеке, а в
окружающем его мире. Все формы социального
рабства, насильственные попытки
перестроить жизнь людей, непрерывные
войны, революции, нищета, рост терроризма
— все это порождает страдания миллионов
людей.

Страдание и сострадание в истории этической мысли

1 Страдание и сострадание в истории этической мысли

Вопрос о причинах и жизненном смысле страдания и сострадания всегда был полем горячих споров и дискуссий. Ответ на него зависит от мировоззренческого подхода к бытию мира и месту человека в нем. Большое значение имеет жизненный опыт, порождающий специфическую рефлексию над своими и чужими страданиями. Для многих творческих личностей, способных к глубокому анализу духовной жизни, этот опыт часто становился источником теоретических открытий и литературных описаний. Ф.М. Достоевский, переживший трагический фарс собственной смертной казни и познавший ужасы каторги, всю жизнь проповедовал гуманистическую сущность сострадания и искупительную силу страдания.

Трудно сказать, когда и где впервые возникла мысль, что страдание — сущность жизни человека. На заре духовной жизни человечества мыслители Древней Индии сформулировали «закон кармы», согласно которому каждый человек получает воздаяние своим хорошим и плохим поступкам. Уже брахманизм учил, что страдание является наказанием за грехи прошлых воплощений. Буддизм придал этой мысли абсолютное значение и в учении Будды о «четырех благородных истинах» провозгласил, что человек самим фактом своего существования обречен на страдания. Поэтому большинство философских систем Древней Индии видели главную цель человека в достижении нирваны — в избавлении от страданий как атрибута жизни.

Однако в учении чарвака-локаята, отрицавшем существование души после смерти и стоявшем на гедонистических позициях, имелась другая точка зрения на истоки и смысл страдания. Смысл жизни человека чарваки видели в удовольствиях, доставляемых чувственными наслаждениями. И хотя наслаждения всегда связаны со страданиями, — рассуждали они, — но в нашей власти использовать наибольшее число удовольствий и избежать сопутствующих им страданий, подобно тому, как человек, захотевший рыбы, берет ее со всеми костями и чешуей, и, съев столько, сколько хочет, выбрасывает остальное. Поэтому не следует из боязни страданий отвергать удовольствия, к которым мы склонны.

В западной античной этике вопрос о смысле страдания ставился Аристотелем: «Ничему хорошему в жизни нельзя научиться иначе, чем через страдание», — считал он. И одновременно: «Все, однако, согласны, что страдание — зло и что его избегают». Того же, кто стойко переносит страдания, Аристотель называет мужественным.

Интересна позиция Аристотеля по вопросу о сострадании. По его мнению, сострадание следует испытывать к «близким нам», «когда с ними случается все то, чего мы боимся для самих себя». К состраданию способны люди, уже пострадавшие, и те, кто считает других хорошими людьми, не заслуживающими несчастья. А это значит, что есть люди, не способные испытывать чувства сострадания. К ним Аристотель относит тех», кто «совершенно погиб», т.е. полагает, что уже все пережил и потерял тех, кто считает себя вполне счастливым и поэтому ведет себя надменно; и тех, кто вообще никого не любит и всех людей считает плохими.

В отличие от античного представления, согласно которому страдание выпадает на долю человека по воле рока или случая, в христианском учении главными источниками страдания считаются мучения тела и души от внешнего насилия, мучения тела от болезней и мучения духа из-за грехов мира. Возможны два ответа на эти страдания — либо человек смиренно принимает их и преображает в средство своего спасения, либо страдания побеждают его, и, не видя для себя выхода, он начинает хулить Бога и умирает — как физически, так и духовно.

С христианской точки зрения, болезнь, смерть и страдание присутствуют в мире как результат грехопадения людей. До этого их в мире не было. Страдания приносит в мир человек, когда он грешит и разрушает себя злом. Но, как утверждает Библия, искупительная жертва Христа делает страдание залогом спасения. Хотя Христос не грешил и не должен был страдать и умереть, он добровольно принял на себя грехи мира и пошел на смерть «спасения нашего ради». Христианство утверждает, что крайней формой всех страданий, ведущих человека к спасению, является сострадательная любовь ко всему, что погибает из-за чудовищной бессмысленности греха.

В западной философии Нового времени страдание и сострадание оценивают по-разному. И. Кант определяет страдание как чувственное неудовольствие, вызванное чем-то, затрудняющим жизнь. В жизни человека между периодами удовольствия всегда бывают моменты страдания. В антагонизме страдания и удовольствия первичным является страдание. Без него не было бы жизни как таковой; оно — стимул к деятельности, толкающий человека к лучшему. Что касается моральной ценности сострадания, то, по мнению Канта, оно не является подлинно моральным, ибо испытывается человеком лишь на основе его чувственной природы. Кроме того, оно только увеличивает количество страдания, прибавляя к горю страдающего еще и горе сострадающего.

В постклассической этике эта негативная оценка сострадания сменяется двойственным отношением к нему, особенно в его толковании представителями «философии жизни» А. Шопенгауэром и Ф. Ницше.

Шопенгауэр видит в сострадании опыт непосредственного проникновения в чужое Я, слияния с ним. Способность к состраданию он рассматривает как одно из трех проявлений моральности человека (наряду со справедливостью и человеколюбием). Если Кант, Гегель и другие философы пытались исключить сострадание из этики, то Шопенгауэр, наоборот, превращает это состояние в краеугольный камень этики, распространяя его и на отношение человека к животным. Высоко оценивает Шопенгауэр и роль страдания в жизни человека.

Ницше оценивает страдание и сострадание по-разному. Он отвергает сострадание как депрессивное состояние, уменьшающее ценность жизни, и считает его «проявлением дурного вкуса»: «Сострадание называется добродетелью у всех маленьких людей: они не умеют уважать великое несчастье, великое безобразие, великую неудачу. В то же время Ницше высоко оценивает страдание как условие формирования величия духа. «Воспитание путем страдания, путем великого страдания — неужели вы не знаете, что только такое воспитание создавало до сих пор всякое возвышение человека?», «Страдание делает человека аристократом: оно отделяет его от других».

В русской философии страданию как условию формирования и существования личности отводится особое место. По мнению Н.А. Бердяева, положение «Я страдаю, значит, я существую» гораздо вернее и глубже декартовского «Я мыслю, следовательно, я существую». Самыми важными вопросами человеческого существования Бердяев считает вопросы о том, как победить страдание, как вынести его, как уменьшить количество страдания для всех людей. Он выделяет два вида страданий: одни связаны с социальными причинами и преодолеваются изменением социального строя, развитием научного знания; другие — с трагической основой жизни, и они неустранимы. Но страдание в этом мире не есть только зло: без него человек превратился бы в животное. Побеждать страдание человек может любовью и творчеством, а облегчается собственное страдание, когда человек начинает испытывать сострадание к другому.

Сострадание Бердяев определяет как «соединение со страдающей тварью в ее богооставленности», то есть в ее страдании. Поскольку страдание бывает разным (возвышающее и очищающее, унижающее и раздавливающее), то и сострадание неоднозначно: оно должно способствовать освобождению человека от второго вида страдания и помогать ему переносить страдание первого вида.

Вместе с тем уже с начала XX в. сострадание по каплям уходило из реальной жизни. Люди становились безжалостнее, никто уже не умел, да и не хотел жалеть. Слово «жалость» доживало свои последние дни. В пьесе «На дне» М. Горький с пафосом требовал уважения к человеку, противопоставляя уважение жалости: «Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… Уважать надо!» И до сегодняшнего дня мы, воспитанные на этих словах, испытываем некоторое презрение к жалости, не терпим, чтобы нас жалели, видя в этом унижение нашего достоинства. А ведь одним из коренных значений слова «жалеть» в русском языке является «любить, беречь, заботиться».

2 «Всеобщий характер страдания»

Рассмотренные взгляды на страдание и сострадание отражают, если так можно выразиться, частно-личностный аспект их понимания. XX век с его природными и социальными катаклизмами привнес в мир то, что Э. Фромм назвал «всеобщим характером страдания»: «Не следует забывать, что страдание — это, пожалуй, единственное эмоциональное состояние, которое является общим для всех людей», — писал он.

Как правило, причины всеобщего характера страдания коренятся не в самом человеке, а в окружающем мире. Человек живет в определенный исторический период, в конкретном обществе и государстве, действует в сложившейся системе общественных отношений. Все, что происходит в обществе, непосредственно или опосредованно влияет на его жизнь, вызывает отклики в его душе. И этими откликами часто бывают страдания. Все формы социального рабства, насильственные попытки перестроить жизнь людей, голод, нищета, войны, революции, международный терроризм — все это порождает страдания миллионов людей.

Но не только социальные причины порождают страдания людей. Стихийные силы природы, вызывающие землетрясения, наводнения, оползни, извержения вулканов, уносят тысячи жизней, оставляют людей без крова и имущества. А сколько страданий принесли и еще могут принести так называемые техногенные катастрофы! Кровоточащей раной остается для нас Чернобыльская трагедия, последствия которой еще долго будут сказываться на жизни и здоровье наших детей.

Люди страдают телом — от холода, голода, болезней, непосильного труда; страдают душой — от самих себя и друг от друга, от клеветы, зависти и злобы; страдают от общения с людьми, обладающими тяжелым характером; страдают от бессилия в борьбе со злом; страдают в тоске одиночества, в горечи разочарования, в муках обманутой любви, в скорби от потери близких, страдают от неумении выразить себя и быть понятым.

Центральный вопрос в проблеме страдания — вопрос о его смысле. Человек способен на героические усилия, если он верит в ценность, цель, смысл своей жертвы и страдания. Но если он теряет веру в смысл своих страданий, у него опустятся руки.

Важно также понять причину страданий, чтобы извлечь из них необходимый жизненный урок и избежать их в другой раз. Одно из определений гласит: «Страдание — это чувство болезненного неудовольствия, которое мы испытываем в том случае, когда действительность не отвечает нашим желаниям». Следовательно, источник страданий заключается или в наших желаниях, или в действительности. В самом деле: или наши желания дурны, злы и противоречат природе вещей; или, наоборот, действительность настолько дурна и извращена, что это противоречит нашим добрым желаниям; или, наконец, наша собственная нравственная деятельность противоречит нашим возвышенным желаниям. Как сказано в Библии, «доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». И тогда мы тоже испытываем глубокое нравственное страдание.

Таким образом, вопрос о причине страданий связан с проблемой добра и зла. Вопрос же о смысле страданий связан с проблемой смысла жизни, предназначения, ради которого живет человек (это предназначение может быть как подлинным, так и мнимым): насколько человек следует смыслу своего жизненного пути или уклоняется от него. В связи с этим можно поставить и другой вопрос: к чему приводит страдание, не приносит ли оно результатов, которые оправдывали бы его. С этой точки зрения, страдание может рассматриваться как школа жизни.

Страдание, испытанное нами вслед за каким-либо нашим дурным поступком, учит нас правде и справедливости, подтверждая наличие нравственного закона в жизни. Например, я обидел человека, а вскоре и сам испытал горечь обиды от другого. И это страдание напомнило мне о том, которое причинил я.

Страдание очищает душу. Великий исследователь страдания Ф.М. Достоевский всем своим творчеством утверждал, что потребность человека в очищающей скорби так велика, что часто он сам ищет возмездия, наказания, страдания, лишь бы успокоить свою совесть.

Страдание облагораживает человека, являясь для него источником нравственных ценностей: оно приводит к вере, любви, духовной силе, делает человека снисходительным к другому, воспитывает чуткость к чужому горю, понимание человеческой души.

Страдание не только делает нас лучше, но вырабатывает в нас способность делать лучше других, ибо оно дает не только силу, но и мудрость, способность воздействовать на других.

Однако страдания вовсе не обязательно «очищают», «облагораживают» и т.д. Возможности благотворного влияния страдания на нравственный облик личности могут быть не использованы или вовсе не востребованы человеком. Таким образом, смысл страдания в том, служит ли оно смыслу бытия человека, самовыражению и самоутверждению личности. Если да, то человек способен даже сознательно искать страданий, для него жизнь без них бессмысленна, а «страдание — святая благодать» (В. Жуковский), к которой следует стремиться. Так считал, например, Пушкин: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Однако далеко не все люди так относятся к страданию. Многие бывают раздавлены им, и тогда оно вызывает у них страх и проклятия.

От чего зависит разная реакция на страдание? И в чем истинная «мудрость о страдании», которую можно назвать «патософией» (В. Марцинковский)? Она заключается не в одном лишь анализе страдания и умении объяснить его смысл и причины, но главное — в умении его побеждать, мудро овладевать им. И в этом — одна из основных задач жизни, ибо принять жизнь — значит принять страдание, а уметь жить — значит уметь страдать, считают сторонники патософии.

Практически мы реагируем на страдания двояко: или мы бежим от него, или принимаем его. Реакция на страдание, модель нашего поведения зависит от нашего понимания страдания, от модели нашего отношения к нему.

1. Страдание воспринимается как несправедливое, незаслуженное, а состояние — как безысходное. В этом случае естественное стремление человека — бегство от страдания. Формы этого бегства могут быть самые разные — от ухода в нирвану путем внутреннего самосовершенствования (как в буддизме) или искусственным, ложным путем забвения (через алкоголь, наркотики и т.п.) — до прекращения страдания путем прекращения самой жизни — через самоубийство (суицид).

2. Человек относится к страданию как к заслуженному, более того, имеющему смысл: его отношением к страданию становится его принятие, которое, впрочем, тоже может быть разным: можно тупо терпеть, стиснув зубы, а можно преодолевать или даже преображать страдание.

Во-первых, если страдание воспринимается как справедливое наказание за грех или преступление, и человек согласен с этим, согласен «пострадать», то одна из возможных реакций на страдание — смирение и покорность. А если он к тому же видит в страдании возможность искупления своей вины, то он может воспринимать его с готовностью, даже с облегчением.

Во-вторых, если человек принимает страдание во имя веры или идеи, то он тем более не просто героически претерпевает все муки, но и сознательно идет на них, так как в этом случае страдание обретает для него смысл. А страдать, зная, что это не бессмысленно, страдать во имя, ради кого-то или чего-то — значит победить страдание. Так жертвенно и самоотверженно шли на страдание убежденные поборники религиозной веры, той или иной политической идеологии или определенных научных взглядов. Когда Джордано Бруно предоставили возможность купить жизнь ценою отречения от своих идей, он уже зная приговор инквизиции (смерть на костре), ответил: «Я умираю мучеником добровольно». Мученичество — одна из форм добровольного принятия страдания и, в то же время, противостояния ему.

В-третьих, подлинный способ преодоления страдания — любовь и творчество, ибо они не только приносят забвение от мук страдания, но и помогают находить в нем источник радости. Так, муки неразделенной любви — это не только страдание, но и наслаждение: страдая, я упиваюсь собственным чувством, я благословляю любимого человека, я счастлив, что он есть, и хочу, чтобы он был счастлив, даже с другим.

У творческой личности физические страдания, осознание собственного несовершенства или несовершенства мира порождают стремление выразить и компенсировать это несовершенство в творчестве — стремление, воплощающееся в настоящих шедеврах философии (Ницше), поэзии (Байрон, Лермонтов), музыки (Бетховен, Скрябин), пронизанных болью всего человечества.

Возможен еще один путь: противопоставлять страданию радость. В конце XIX в. английский писатель Г.К. Честертон разработал философию радости, основанную на том, что «…все прекрасно в сравнении с небытием». Честертон считал, что, во-первых, есть страдание и есть мода на страдание. У человека со здоровой душой должна быть «трагедия в сердце и комедия на уме»; во-вторых, радость не умаляет значения страдания, но помогает его преодолевать, ибо радость соответствует природе человека, она помогает ему выжить и жить. И еще: не в утешение страдающим, но как стратегию выживания рекомендуем помнить изречение царя Соломона: «Все проходит — и это пройдет…»

3 Сострадание — страдание с другим

Отдельный вопрос — это вопрос о том, как страдание сказывается на отношении человека к другим людям. По мнению Э. Фромма, всеобщий характер страдания в XX в. привел к тому, что в обществе выработался синдром привыкания к страданию — как собственному, так и чужому, и, как следствие, значительно снизилась способность человека к сопереживанию. Но не только равнодушие к чужому страданию является негативной реакцией на собственное страдание. Еще более опасными являются озлобленность, агрессивность, жестокость, мстительность, выражающиеся формулой: «Если я страдал, то пусть пострадают и другие».

К счастью, именно «всеобщий характер страдания» подсказывает человеку достойный выход. Как отмечают многие философы и писатели, страдающий человек находит утешение в человеческой солидарности: он может облегчить собственные страдания, испытывая сострадание к другим. Поэтому Ф.М. Достоевский считал сострадание главнейшим и, может быть, единственным законом всего человечества, а Н.А. Бердяев писал, что новая этика должна поставить сострадание в один ряд со свободой и творчеством.

В христианской этике сострадание определяется как сочувствие чужому горю и страданию, соединенное с желанием помочь. Таким образом, можно говорить о моральной ценности сострадания в двух аспектах.

1. Внутреннее сопереживание чужого несчастья.

Если мы не в силах ослабить или ликвидировать причину чужой беды реальным делом, мы должны проявить сострадание хотя бы в виде утешительных, ободряющих слов, жестов, мимики или даже сочувственного молчания. Так, рука, всего лишь положенная на плечо скорбящего при утрате им близкого человека, означает разделенное с ним горе, облегчает тяжесть переживаний.

Проявление сострадания со стороны других людей помогает страдающему переносить муки, избавляет от чувства одиночества, покинутости, заставляет проявлять терпение, мужество, выходить за пределы своей боли, думать о других с благодарностью. И даже если страдающий человек сам виноват в собственных бедах, то он нуждается не столько в объяснении причин своего страдания («Ну что ж, ты сам в этом виноват, раньше надо было думать»), сколько в утешении и сочувствии, в возможности высказать, -а иногда и выплакать свою боль и обиду, и быть выслушанным и понятым.

Но жалеть и любить надо именно человека, а не его грех, проступок, глупость. Сострадание должно помогать человеку, но вместе с тем бороться против зла в нем, соединяя мягкость сопереживания с твердостью противостояния злу, а подчас и с суровой требовательностью, борющейся с человеком за человека. Без этого сострадание может вылиться в гибельную, расслабляющую сентиментальность.

2. Сострадание, непосредственно проявляющееся в поступке. Это активное сострадание, реализующееся в милосердии и благотворительности.

Одна из форм милосердия — реальная помощь нуждающимся, умение поделиться с ближним. В обществе всегда будут люди, которые, в силу тех или иных жизненных обстоятельств, не в состоянии сами справиться со своей бедой (престарелые, инвалиды, многодетные, больные). Они нуждаются не только в доброжелательном отношении, но и в материальной поддержке. Правда, здесь возможен противоположный результат: из благотворительности может вырасти паразитизм, привычка жить за счет других, отказ от самостоятельности, активности, предприимчивости.

Благотворительность может быть направлена не только на помощь отдельным людям, но и на поддержку искусств, науки, ремесел. В этом случае она принимает форму меценатства, которое, с одной стороны, способствует развитию культуры, с другой — приобщает к ней самого мецената, что ведет к его нравственному совершенствованию.

К сожалению, спонсорство. пришедшее сегодня на смену меценатству, не равно ему в своем бескорыстии, ибо предполагает получение каких-либо льгот или выгод (как правило, связанных с имиджем и благосостоянием спонсора), поэтому назвать его благотворительностью в полном смысле слова нельзя.

Милосердие проявляется в умении прощать — «прощать тихо и незаметно» (А. Швейцер). Прощению как форме любви к ближнему особенно большое место отводится в христианской этике, которая учит прощать не только «ближнему», но и «дальнему», и даже врагу. В своих молитвах мы просим Бога явить нам милосердие, простив нам наши грехи. Мы просим прощения у тех, кому причинили страдание; и мы должны уметь прощать тех, кто заставил страдать нас. Ибо Иисус Христос своими страданиями искупил наши грехи.

Одна из самых сложных проблем, которая остается открытой: всегда ли и все мы должны прощать «врагам нашим»? Не приведет ли это к безнаказанности и даже поощрению зла? Проблематичным является и вопрос о границах милосердия и помощи ближнему. Та же эвтаназия — помощь в смерти: следует ли облегчать человеку его предсмертные страдания, ускоряя его уход из жизни? Эвтаназия — сострадание или преступление, добро или зло? Наконец, вопрос о том, на кого должно распространяться наше сострадание: только ли по отношению к человеку? Древнеиндийские философы, мизантроп А. Шопенгауэр, альтруист А. Швейцер и многие другие были здесь едины: сострадание — это чувство, которое человек — поскольку он человек, должен проявлять ко всему живому. А. Швейцер выразил это формулой «благоговение перед жизнью», а отказ от сострадания к живому назвал попыткой «замутить естественные источники нравственности».

2.4.2. Категории «страдание» и «сострадание» . Основы биоэтики

Медицинская профессия не может вырабатывать особую душевную стойкость и невосприимчивость к чужой боли и страданию. У врачей, какими бы мужественными они ни казались, есть предел – предел выдержки и терпения, определяемый его отношением к страданию и способностью к состраданию. Страдание и сострадание – это конкретное проявление добра и зла в медицине, взаимодополняющие друг друга этические категории. Страдание — эмоциональное состояние человека, порожденное трудностями, превышающими его физические, душевные и духовные возможности; физическая или нравственная мука, боль. Страдание рассматривается в этике как школа жизни: учит правде и справедливости; очищает душу, успокаивая совесть; облагораживает человека, являясь источником нравственных ценностей; закаляет волю, выдержку, настойчивость. Страдание может быть связано с личными установками человека, вызвано воспоминаниями или предвидением условий, при которых оно возникало или должно возникнуть. Но какими бы ни были причины страдания, очевидно: «Всякое страдание и болезнь вносят в духовный мир человека такие перемены, которые меняют подчас гармонию личности, а также характер отношения к самому себе, ко всему окружающему» (Г. И. Россалимо). Страдание вызывает ситуацию, в которой человек чувствует себя одиноким, потерпевшим поражение. Будучи не в состоянии преодолеть трудности самостоятельно, страдающий человек, тем более нездоровый, нуждается в поддержке.

Больной, обращаясь к врачу, видит в нем, прежде всего, человека, способного помочь ему освободиться от страдания. Врач не может смириться со страданиями больного, привыкнуть к ним – в этом и состоит основное предназначение врача. Он должен знать, каковы причины страдания, как оно проявляется и как помочь пациенту преодолеть его. Однако страдание – это еще показатель и симптом болезни, поэтому врач должен быть осторожен в стремлении облегчить страдания больного. Существует корреляция между страданием и болью: боль испытывает тело, а страдание – личность; боль не обязательно влечет за собой страдание; страдание человек может испытывать и без боли; боль сопровождается страданием, когда она невыносима, не прекращается, внушает страх или отвращение; боль преодолима, если она имеет смысл; испытывает страдание не только тот, кто испытывает боль, но и сопереживающие ему. Поэтому, стремясь облегчить страдания больного, врач не должен делать это самоцелью, добиваясь облегчения любой ценой (например, ценой образования впоследствии у больного наркотической зависимости).

Нравственный ориентир врачу в отношении к страданию больного дает сострадание, помогая ему находить «золотую середину», проявлять необходимую гибкость, облегчая или сохраняя страдание. Для врача это элемент его профессионализма. Сострадание — жалость, сочувствие, вызываемые несчастьем, горем, страданием другого человека, соединенное с желанием помочь ему. Co-страдание как способность страдать вместе с другим, сочувствовать, сопереживать, соболезновать ему – неотъемлемое качество врача, в основе которого лежит высокоразвитая эмоционально-чувственная сторона личности. Однако существует точка зрения, что сострадание «мешает» врачу: препятствует моментальному принятию решения, заставляет его колебаться, терять драгоценное время в экстремальных ситуациях, отвлекает на эмоциональные переживания вместо того, чтобы сконцентрировать все силы на рационально-рассудочном анализе хода болезни, стратегии и тактики ее преодоления, поисках оптимальной методики лечения.

Моральная ценность сострадания определяется степенью его действенности. Формами проявления сострадания выступают: поддержка другого словом и делом, благотворительность, умение прощать. Вместе с тем существует, как писал С. Цвейг, «сострадание малодушное и сентиментальное… нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего… Врачу должно быть свойственно сострадание истинное, которое требует действий, а не сантиментов, знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах».

Действенной формой сострадания больному со стороны медицинских работников выступает милосердие — общечеловеческая ценность, проявление человеческого в человеке, «сердолюбие, готовность делать добро всякому, любовь на деле» (Вл. Даль). В медицинской практике это наиболее «практическая» форма сострадания больному, «сострадание действием». Вместе с тем всякое действие при определенных условиях может привести к противоположным результатам. Если, проявляя милосердие, постоянно освобождать больного от преодоления трудностей, то, войдя в роль страдальца, он не захочет из нее выходить. Ему понравится, что за ним ухаживают, проявляют внимание. Больной становится капризным и пассивным, не принимает активного участия в лечении, не включает внутренние резервы своего организма, не ориентирует себя на преодоление болезни. В медицинской практике, где врачи, медсестры, фармацевтические работники часто имеют дело с инвалидами, тяжелобольными, немощными, стариками, роль милосердия особенно велика. Например, понятие милосердия легло в основу названия одной из медицинских профессий – «сестра милосердия». В истории медицины можно найти немало примеров, когда врачи были зачинателями добрых дел, проявляя тем самым любовь к людям, верность принципам гуманизма и милосердия. Не случайно на могильном камне замечательного русского врача-гуманиста XIX в. Ф. И. Гааза[17] был начертан девиз его жизни: «Спешите делать добро».

Огромную роль играет и эмпатия, проявляющаяся в сочувствии, сопереживании больному со стороны медицинских работников. Эмпатия – это способность эмоционально отзываться на переживания другого, в чем особенно нуждаются больные. Внимательно выслушивая больного, сочувствуя ему, врач, сестра дают ему возможность высказаться и тем самым облегчить его душевное состояние. Наиболее высокий уровень эмпатии, требующий большой самоотдачи – соучастие, умение «взять боль пациента на себя» и помочь ему действием.

Глава 8 ЭТИКА СОСТРАДАНИЯ. Этика для нового тысячелетия

Глава 8

ЭТИКА СОСТРАДАНИЯ

Мы уже отметили ранее, что все основные мировые религии подчеркивают важность взращивания любви и сострадания. В буддийской философской традиции описаны разные уровни этого навыка. На первичном уровне сострадание (nying je) понимается в основном как сопереживание – то есть наша способность вникать и в определенной мере разделять чужие страдания. Но буддисты – а возможно, и другие – верят, что это свойство может быть развито до такой степени, когда сострадание не только возникает без малейшего усилия, но становится безусловным, неразличающим и не имеющим границ. Возникает чувство близости со всеми другими существами, включая, конечно, и тех, кто может причинить нам вред, – и в книгах это чувство сравнивается с любовью матери к своему единственному ребенку.

Но это равное ко всем чувство не рассматривается как конечная цель. Скорее оно видится как трамплин для дальнейшего увеличения любви. Поскольку способность к сопереживанию присуща нам от природы, как и способность мыслить, сострадание обладает теми же свойствами, что и сознание. Поэтому возможности его развития стабильны и непрерывны. Это не такой запас, который может быть исчерпан, – как вода при кипячении. И хотя о развитии сострадания говорится как о деятельности, это не похоже на физические тренировки, например тренировки в прыжках в высоту, где однажды мы достигаем определенного предела, через который уже не в состоянии перешагнуть. Напротив, считается, что, когда мы, намеренно раскрываясь навстречу сопереживанию, усиливаем свою чувствительность к чужим страданиям, мы может постепенно довести сострадание до той точки, где чувства человека уже так сильно задевает малейший признак страдания других людей, что он переполняется сознанием ответственности за всех и каждого. Это подталкивает сострадающего к тому, чтобы полностью посвятить себя помощи другим – с целью избавить их от страдания и от причин страдания. По-тибетски этот предельный уровень достижения называется nying je chenmo, буквально – «великое сострадание».

Я совсем не предполагаю, что каждый человек должен достичь таких высоких ступеней духовного развития, чтобы вести безупречную в этическом отношении жизнь. Я описал nying je chenmo не потому, что это предварительное условие этического поведения, а скорее потому, что верю: доведение логики сострадания до высочайшего уровня может служить могучим вдохновением. Если мы сможем просто стремиться к развитию nying je chenmo, или великого сострадания, как к идеалу, – это естественным образом окажет существенное воздействие на наши воззрения. Такое стремление, основанное на простом признании того, что точно так же, как и я сам, все другие хотят быть счастливыми и не хотят страдать, послужит постоянным напоминанием, помогающим справиться с эгоизмом и пристрастностью. Оно будет напоминать нам, что мы немного выиграем от собственной доброты и щедрости, если будем ожидать взамен какой-то награды. Оно напомнит нам, что поступки, совершенные ради завоевания доброй репутации, по сути останутся эгоистичными, даже если они выглядят как проявление доброты. Оно также будет всегда напоминать нам, что нет ничего особенного в милосердии к тем, кто нам и так близок. И оно поможет нам осознать, что та привязанность, которую мы естественным образом испытываем к своим родным и друзьям, на самом деле чрезвычайно ненадежна как база для этического поведения. Если мы будем вести себя нравственно только по отношению к тем, с кем близки, возникнет опасность, что мы начнем пренебрегать своими обязательствами по отношению ко всем, кто не входит в этот круг.

Почему это так? До тех пор, пока люди оправдывают наши ожидания, все идет хорошо. Но стоит им сделать что-то не так, и тот, кого мы считали лучшим другом, на следующий день может стать заклятым врагом. Как мы уже видели прежде, мы имеем склонность плохо реагировать на любого, кто угрожает исполнению наших наиболее лелеемых надежд, будь они хоть нашими ближайшими родственниками. По этой причине сострадание и взаимное уважение предлагают более основательный фундамент для наших отношений с другими людьми. Это верно и в отношении личных связей. Если наша любовь к кому-то вызвана в основном внешней привлекательностью, будь то красота или какие-то иные особенности, то вполне возможно, что наши чувства к этому человеку со временем иссякнут. Когда такой человек утратит очаровавшие нас качества или когда мы обнаружим, что нас они более не удовлетворяют, ситуация может полностью измениться, несмотря на то, что человек останется тем же самым. Вот поэтому взаимоотношения, построенные только на интересе к внешней привлекательности, почти всегда неустойчивы. С другой стороны, когда мы начинаем совершенствовать свое сострадание, ни внешность других людей, ни их поведение уже в основном не влияют на наше к ним отношение.

Подумаем также над тем, что обычно наши чувства к другим людям во многом зависят от их положения. Большинство людей, встречаясь с инвалидом, испытывают симпатию к такому человеку. Но, если они видят того, кто обладает более крепким здоровьем, или лучше образован, или занимает более высокое положение в обществе, – они тут же проникаются к нему завистью и ревностью. Наши отрицательные чувства мешают нам видеть наше сходство с другими людьми. Мы забываем, что все, будь они удачливы или неудачливы, близки нам или далеки, точно так же, как мы сами, хотят быть счастливыми и не желают страдать.

Таким образом, следует стараться преодолеть подобную пристрастность. Конечно, воспитание в себе подлинного сострадания к своим любимым – очевидное и правильное начало пути. Воздействие, которое наши поступки оказывают на близких нам людей, куда сильнее, чем воздействие их на посторонних, а потому и наша ответственность в данном случае выше. Но мы должны понять и то, что в конечном счете нет оснований для особого отношения к родным. В этом смысле мы все находимся в одинаковом положении, – как врач, перед которым стоят десять пациентов, страдающих одной и той же серьезной болезнью. Все они в равной мере нуждаются в лечении. Однако читателю не следует думать, что я здесь защищаю холодное безразличие. Когда мы начинаем развивать сострадание к другим, то следующая важная задача – научиться испытывать к другим такие же теплые чувства, как к самым близким нам людям. Другими словами, предполагается, что нам необходимо приложить усилия для воспитания равного отношения ко всем людям, – и таким образом возникнет почва, в которую мы сможем посеять семя nying je chenmo, великих любви и сострадания.

Если мы начнем относиться к другим на основе подобного равенства, наше сострадание перестанет зависеть от того, муж ли перед нами, жена, родственник или друг. Скорее тут может развиться чувство близости ко всем, – на основе той простой мысли, что все они, как и мы сами, желают стать счастливыми и избавиться от страданий. Иначе говоря, мы начнем относиться к другим, исходя из их живой природы. Тут мы снова можем представить себе идеал, который необычайно трудно достичь. Но что касается меня, то я считаю, что как раз такой идеал чрезвычайно вдохновляет и приносит пользу.

Давайте теперь обсудим роль сострадательной любви и добросердечия в нашей повседневной жизни. Если мы будем развивать их до такой степени, когда они станут ничем не ограниченными, то значит ли это, что мы должны полностью отказаться от собственных интересов? Ничуть. На деле это лучший путь служения им; можно даже сказать, что это и есть самый мудрый курс на удовлетворение собственных желаний. Ведь если верно то, что счастье состоит из таких качеств, как любовь, терпение, терпимость и прощение, и если верно также и то, что nying je, или сострадание, как я это определил, является и источником, и плодом перечисленных качеств, – тогда чем более мы сострадательны, тем более мы обеспечиваем собственное счастье. Так что мысль о том, что забота о других, каким бы благородным делом она ни была, касается только нашей личной жизни, просто недальновидна. Сострадание принадлежит ко всем сферам деятельности, включая, само собой, и работу.

Однако здесь я должен признать, что существует мнение – разделяемое, похоже, многими – о том, что сострадание если и не мешает, то по крайней мере непригодно в сфере деловой жизни. Лично я бы возразил, что оно не просто уместно; при отсутствии сострадания нам грозит та опасность, что наша деятельность может стать разрушительной. Это потому, что, когда мы не принимаем во внимание возможное воздействие наших поступков на благополучие других людей, мы неизбежно кончим тем, что принесем им вред. Этика сострадания помогает нам создать необходимые основания и мотивы и для ограничения дурных последствий, и для взращивания добродетели. Когда мы начинаем воспитывать в себе подлинное понимание ценности сострадания, наш взгляд на других начинает автоматически меняться. Уже это само по себе может сильно повлиять на ход нашей жизни. Когда, например, возникает искушение обмануть кого-то, наше сострадание к этим людям предохранит нас от осуществления такой идеи. А когда мы понимаем, что наша работа как таковая может быть использована во вред людям, сострадание подтолкнет нас к тому, чтобы бросить ее. Тут нетрудно представить ученого, результаты исследований которого способны стать источником страдания; осознав это, ученый может выбрать верную линию поведения, даже если это будет означать остановку проекта.

Я не отрицаю, что, когда мы посвящаем себя идеалу сострадания, могут возникнуть настоящие проблемы. В случае с ученым, который чувствует себя не в состоянии продолжать свою работу в прежнем направлении, не исключены немалые трудности и для самого ученого, и для его семьи. Сходным образом у тех, кто по профессии занимается оказанием помощи, – в медицине, в консультациях, в социальной сфере, – или у тех, кто просто присматривает за кем-то дома, может возникнуть такое утомление от выполнения их обязанностей, что, кажется, больше им этого не вынести. Постоянный вид чужих страданий, время от времени сопровождаемый вдруг возникающей мыслью, что так оно и должно быть, может породить чувство беспомощности и даже отчаяния. Или может случиться так, что человек обнаруживает, что совершает внешне великодушные поступки просто по инерции, по привычке. Конечно, и это лучше, чем ничего. Но, если оставить это без внимания, можно дойти до полной нечувствительности к чужим страданиям. Если начинается нечто подобное, лучше на время оставить свои обязанности и предпринять сознательные усилия к восстановлению чувств. Тогда полезно припомнить, что отчаяние никогда не было выходом из ситуации. Это скорее полное поражение. Поэтому, как говорится в тибетской пословице, пусть даже веревка порвалась уже девять раз, – мы должны связать ее и в десятый. Таким образом, если в итоге мы все равно потерпим поражение, по крайней мере нам не о чем будет сожалеть. И когда мы объединим подобное осознание с отчетливым пониманием наших возможностей приносить другим пользу, мы увидим, что наши надежда и уверенность начнут восстанавливаться.

На эти рассуждения об идеале кое-кто может возразить, что, вникая в чужие страдания, мы накликаем страдания и на себя. В определенной степени это верно. Но я полагаю, что необходимо сделать важное качественное различие между ощущением собственных страданий человека и тем, что он испытывает, разделяя страдания других. В случае собственных страданий непроизвольно возникает подавленность: кажется, что это исходит извне. Напротив, чтобы разделить чужое страдание, необходимо приложить некое волевое усилие, которое само по себе уже говорит об обладании определенной внутренней силой. Поэтому то беспокойство, которое может возникнуть, вряд ли парализует нас так, как собственное страдание.

Конечно, даже как идеал намерение взрастить безграничное сострадание ошеломляет. Большинство людей, включая и меня самого, вынуждены прилагать большие усилия для того, чтобы достичь такого состояния, когда чужие интересы с легкостью ставились бы хотя бы вровень со своими собственными. Но мы не должны позволять трудностям остановить нас. И в то время как на пути воспитания подлинного добросердечия, без сомнения, стоит множество преград, мы искренне утешаемся мыслью, что таким образом создаем условия для собственного счастья. Как я уже упоминал, чем более мы по-настоящему хотим принести пользу другим, тем более возрастают наши сила и уверенность, и тем устойчивее покой и счастье, испытываемые нами. А если у кого-то и до сих пор остаются сомнения, то стоит задать себе вопрос: как еще можно достичь счастья? Жестокостью и агрессией? Разумеется, нет. Деньгами? Возможно до определенного предела, но не более. Но вот посредством любви, разделения чужих страданий, ясно узнавая себя во всех других, – в особенности тех, на кого обрушилась беда, и тех, кто лишен своих прав, – и посредством помощи им – да, так обрести счастье можно. Благодаря любви, доброте, состраданию мы приходим к взаимопониманию с другими людьми. Именно так мы постепенно выковываем единство и гармонию.

Сострадание и любовь – отнюдь не роскошь. Будучи источником и внутреннего, и внешнего мира, они являются основой для выживания человечества как вида. С одной стороны, они уничтожают склонность к насилию в действиях. С другой – сострадание и любовь порождают все духовные качества: прощение, терпимость, все добродетели. Более того, только они вносят смысл во всю нашу деятельность и придают ей созидательный характер. Нет ничего удивительного в высоком образовании; нет ничего удивительного в большом богатстве. Такие качества стоят упоминания, лишь когда человек обладает большим сердцем.

Тем, кто скажет, что Далай-лама уходит от реализма, проповедуя идеал безусловной любви, я все же настоятельно посоветовал бы провести эксперимент. Они обнаружат, что, когда мы выходим за рамки собственных узких интересов, наши сердца наполняются силой. Покой и радость становятся нашими постоянными спутниками. Рушатся все и всяческие преграды, и в конце концов исчезает представление о собственных интересах как о чем-то отличном от интересов других людей. Но в том, что касается этики, наиболее важным является то, что, когда рождается любовь к ближнему, когда в сердце поселяются привязанность, доброта и сострадание, – мы обнаруживаем, что наше поведение само собой становится этичным. Истинно нравственные поступки естественным образом рождаются из сострадания.

СТРАДАНИЕ — это… Что такое СТРАДАНИЕ?

        претерпевание, противоположность деятельности; состояния боли, болезни, горя, печали, страха, тоски, тревоги. Вопрос о смысле (цели, оправданности) С. невозможен с т. зр. антич. мировоззрения. С. выпадает на долю человека по закону, безразличному к отд. лицу (рок), поэтому сострадание не включалось в перечень традиц. антич. добродетелей, стоики называли его подлежащей преодолению порочной страстью. В рамках иудейско-христ. религ. традиции, рассматривавшей события человеч. жизни как результат личных отношений между человеком и верховным началом, С. осмыслялось как божеств. кара за грехи (искупление), как свойство несовершенного мира творений. Ветхозаветное переживание С. негативно (С.— свидетельство брошенности человека, от которого отвернулся его бог); по Новому завету искупительная жертва Христа придаёт С. значение залога спасения; ср.-век. христ. мистика оценивает С. как знак любви бога к человеку. В христианстве сострадание выступает в качестве универс. отношения к миру, из крого проистекает заповедь любви к ближнему. Рационализм нового времени объявляет С. следствием неадекватного знания (Синоза, Лейбниц). Сострадание оценивается различно в зависимости от того, видят ли в нём эгоистич. основу (Декарт, Гоббс, Спиноза) или рассматривают как подлинное чувство (Ф. Хатчесон, Юм, А. Смит, утилитаризм, Руссо). С точки зрения Канта сострадание имеет огра-нич. моральную ценность: как долг человечности его следует культивировать, но само по себе оно несвободно, пассивно, иррационально, «легально», т. е. не противоречит требованиям морали, но слепо, неразумно, а потому неморально. Бытие «несчастного сознания», по Гегелю, оказывается болью также из-за собств. непрояснённости: стремясь к самоутверждению, оно тщетно и ошибочно ищет его в своей эмпирической (преходящей), а не истинной (всеобщей) единичности. Бурж. индивидуализм гармонию между единичным и всеобщим считает недобросовестной иллюзией; постулат единства заменяется постулатом несовместимости всеобщего и индивидуального, временного и телесного бытия. Существ. характеристикой индивидуального бытия признаются непросветлённое, бессмысленное С., бедственность и нищета, вытекающие из неполноты сущности человека. Придерживаясь такой т. зр., Шопенгауэр основанием морали объявляет сострадание, полагая, что «нравств. пружина» должна быть «эмпирической», т. е. сильно и непосредственно действующей и преодолевающей мощные эгоистич. побуждения. Он видит в сострадании опыт мистич., непосредств. проникновения в чужое «Я», слияния с ним, ведущего к познанию тождественности всего сущего. У Шпенглера С. выступает как критерий и содержание подлинной духовности: в этом смысле он говорит о тоске и о страхе, живущих в душе ребёнка и художника. Ценность С. подчёркивает Кьеркегор. Ницше ценит С. как средство к величию души и отвергает сострадание как депрессивное состояние, умаляющее ценность жизни. В экзистенциализме структура «подлинного бытия», «экзистенции», открывается через С. («страх» Хайдеггера, «пограничные ситуации» Ясперса).        Марксизм, вскрывая источник социальных бедствий в классово антагонистич. формациях, разоблачает апо-логетич. направленность концепций, которые мистифицируют С. и приписывают ему непреодолимый характер. Вместе с тем марксизм отвергает безответственно-оптимистич. утопии всеобщего счастья и открывает перспективу реальной борьбы за справедливое обществ. устройство, в котором человек обретает себя как творец своей судьбы. Марксистско-ленинская этика, высоко оценивая гуманизм морального требования сострадания, выступает против его абсолютизирования, превращения в абстрактный принцип, оторванный от условий классовой борьбы и реальных социальных отношений.        Map к с К. и Энгельс Ф., Святое семейство, Соч., т. 2; Очерк истории этики, М., 1969; Аверинцев С. С., Унижение и достоинство человека, в его кн.: Поэтика ранне-визант. литературы, М., 1977; Jaspers К., Psychologie des Weltanschauungen, В., 19222; Mensсhing G., Die Bedeutung des Leidens im Buddhismus und Christentum, В., 19302.

Страдание | Понятия и категории

СТРАДАНИЕ – претерпевание, противоположность деятельности; состояние боли, болезни, горя, печали, страха, тоски и тревоги. Идея страдания живых существ, включенных в бесконечную цепь перерождений (сансара), лежит в основе традиции древнеиндийского умозрения, прежде всего буддизма (т.н. «четыре благородные истины» Будды), считающего главной психологической причиной страдания эмоциональную привязанность человека к преходящим вещам и видящего путь к преодолению страдания и освобождению от сансары в достижении отрешенности и бесстрастия. Для античного мировосприятия вопрос о смысле (цели, оправданности) страдания почти невозможен (ср., однако, представление Эсхила о том, что через страдание Зевс учит человека мудрости). Страдание выпадает на долю человека по закону, безразличному к отдельному лицу (рок). Классическая античная философская мысль следует идеалу «невозмутимости духа». Так, Сократ стремится даже перед лицом смертельной опасности не унизить себя, делая что-нибудь «рабское» (Платон. Апология Сократа 38 d). Этот же идеал выражен в определении Аристотелем катарсической сути трагедии, которая предполагает действие, совершающее «путем сострадания и страха очищение подобных аффектов» (Аристотель. Об искусстве поэзии 1449 b).

В рамках иудео-христианской религиозной традиции страдание осмыслялось как божественная кара за грехи, как непременная принадлежность несовершенного тварного мира. Ветхозаветное переживание страдания негативно (страдание – свидетельство богооставленности человека). В христианстве искупительная жертва Христа делает страдание залогом спасения. Самое страшное зло – мученическая смерть Христа – сердцевина христианской надежды. Апостол Павел утверждает: «… мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, для Еллинов безумие…» (1 Кор. 1, 23). В «Страстях Христовых» сосредоточено все возможное человеческое страдание от предательства до богооставленности. Искупительным является то страдание, которое отдано Христу, т.е. сострадание, так как он соединил муки всех людей. Те, кто измучены страданием, благодаря вере входят через сострадание в спасительное таинство «Страстей Христовых». Парадокс веры, становясь у Августина основанием историософской доктрины, приводит к синтезу догматов свободы воли и провиденциального присутствия Бога в преисполненной зла и страдания жизни людей, в истории «града земного». В результате утверждается направленность единого исторического процесса, в котором обнаруживается провиденциальный смысл духовного и социального кризиса и гибели Рима и античного мира в целом, а также связанного с этим человеческого страдания. С точки зрения Августина, история разомкнута жертвой Христа, которая дала начальную точку отсчета Новому времени. В свете Нового завета история предстает как процесс, направленный к спасению человека; она содержит в себе направление следования–восхождения, в котором Бог – цель, человек – путь (Августин. О Граде Божием, XI, 2). Средневековая христианская мистика расценивает страдание как знак любви Бога к человеку: «Страдание – та лошадка, которая быстрее всего привезет нас к совершенству», – утверждает Майстер Экхарт. Позднее Лютер, возражая Эразму Роттердамскому (который полагал, что свободная воля самого человека «может оставаться правильной», так как «разум затемнен [грехом], но не погашен»), настаивает на несоизмеримости божественного провиденциального разума и человеческого рационального выбора и произволения, и тем самым – на мистериально-искупительном значении страдания: «Если бы я мог хоть каким-нибудь образом уразуметь, как это Бог милосердный и справедливый являет нам столько гнева и несправедливости, то не было бы нужды в вере. Ныне, когда понять этого нельзя, как раз есть место обучению вере, и это следует проповедовать и возвещать. А именно то, что когда Бог убивает, то Он учит вере в жизнь».

Рационализм Нового времени объявляет страдание следствием неадекватного знания (Спиноза, Лейбниц). Сострадание оценивается по-разному в зависимости от того, видят ли в нем эгоистическую основу (Декарт, Гоббс, Спиноза) или рассматривают как подлинное чувство (Ф. Хатчесон, Д. Юм, А. Смит, утилитаризм, Руссо). С точки зрения Канта, сострадание имеет ограниченную моральную ценность: как долг человечности его следует культивировать, но само по себе оно несвободно, пассивно, иррационально, «легально», т.е. не противоречит требованиям морали, но слепо, неразумно, а потому неморально.

Вместе с тем еще во 2-й половине 18 века намечается возможность переоценки страдания. Это связано, в частности, с преодолением запрета на миметическое воспроизведение в поэзии безобразного, отвратительного и страшного, напр., хищных зверей и трупов, как того, в чем «душа наша не видит… никакой примеси удовольствия» (Лессинг. Лаокоон, XXIV–XXV). Но уже в «Вертере» Гёте в описании самоубийства героя происходит деконструкция данной связующе-нормативной схемы мимесиса: «Когда к несчастному пришел врач, он нашел его безнадежным; пульс еще бился, все члены были парализованы. Он выстрелил себе в голову над правым глазом; мозг вытек наружу. Ему сделали обильное кровопускание из руки. Кровь текла, он все еще дышал».

Шопенгауэр подчеркивает искупительный смысл страдания, объявляя основанием морали сострадание. При этом он полагает, что «нравственная пружина» должна быть «эмпирической», т.е. сильно и непосредственно действующей и преодолевающей мощные эгоистические побуждения. Он видит в сострадании опыт мистического непосредственного проникновения в чужое «Я», слияния с ним, ведущего к познанию тождественности всего сущего. Ницше считает страдание условием душевного величия, хотя и лишает его какого-либо искупительного смысла и отвергает сострадание как депрессивное состояние, умаляющее ценность жизни. В экзистенциализме структура «подлинного бытия», «экзистенции», открывается через страдание («страх» Хайдеггера, «пограничные ситуации» Ясперса). Опыт 20 века делает непопулярным наивный раннебуржуазный оптимизм и гедонизм, видевший в страдании некое недоразумение. Непроясненное страдание утратившего самого себя «абсурдного» человека (абсурд, по словам Камю, – это «состояние души, когда пустота становится красноречивой, когда рвется цепь каждодневных действий, и сердце впустую ищет утраченное звено») становится исходной интуицией философии и искусства. В современной культуре образ конечного человеческого бытия «дается как опыт смерти… немыслимой мысли» (М. Фуко). Одной из существенных характеристик культуры постмодерна становится страх перед будущим и перед принятием решения, поскольку утрачивается культурный контекст научно-технической цивилизации.

A.A. Чанышев

Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин, А.А. Гусейнов, Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010, т. III, Н – С, с. 642-643.

Литература:

Очерк истории этики. М., 1969;

Швейцер А. Культура и этика. М., 1973;

Аверинцев С.С. Унижение и достоинство человека. – В кн.: Он же. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977;

Льюис К.С. Страдание. М., 1991;

Страдание. – В кн.: Словарь библейского богословия. Брюссель, 1990;

Козловски П. Культура постмодерна: общественно-культурные последствия технического развития. М., 1997;

Guardini R. Das Ende der Neuzeit. Basel (Hess), 1950;

Jaspers K. Psychologie der Weltanschauungen. В., 1922;

Mensching G. Die Bedeutung des Leidens im Buddhismus und Christentum. В., 1930.

вред или польза? — Студопедия

Врачебная деятельность, согласно прочно укорененному стереотипу, традиционно считается одной из самых престижных. Врачу все завидуют. Его боготворят. В нем видят человека, дарящего людям радость исцеления от недугов, победителя и триумфатора. И мало кто вспоминает о другом аспекте врачебного труда, отмеченном трагической печатью.

Среди множества профессий, пожалуй, трудно найти такую, где бы, как в медицине, мастер столь часто терпел поражение. На руках у врача умирают чужие люди, волею судьбы ставшие для него близкими и дорогими. Он страдает и сострадает. Он тяжело переживает каждую свою неудачу в борьбе со смертью. Он как бы умирает с каждым уходящим из жизни и снова воскресает, чтобы нести другим луч надежды. Все мы смертны, но каким будет наш финал, предугадать никому не дано. Вознаградит ли нас судьба безболезненной, легкой, как говорят, смертью? Или пошлет такие испытания, от которых человек будет корчиться в судорогах боли, призывать смерть. А она, как назло, станет запаздывать.

Врач и больной… Судьба соединила их незримой нитью. Врач – последняя надежда истерзанной страданием плоти. От него ждут чуда: вдруг ему удастся победить болезнь. Или хотя бы унять боль. А когда, наконец, обнаруживается, что ни то и ни другое ему не под силу?.. Может ли быть более тяжелое испытание для врача, чем видеть обращенные к нему с надеждой и страданием взоры умирающего и сознавать свое бессилие? Сколько надо иметь сил и выдержки, чтобы не очерстветь душой среди этих мучительных хрипов и стонов! Ошибаются те, кто считает, что медицинская профессия вырабатывает особую душевную стойкость, невосприимчивость к чужой боли и страданию. И у врачей, какими бы мужественными они ни казались, есть предел. Предел выдержки и терпения, определяемый его отношением к страданию и способностью к состраданию.

Пожалуй, будет правильным утверждать, что страдание и сострадание – это конкретное проявление Добра и Зла в медицине. Страдание можно определить как эмоциональное состояние человека, порожденное трудностями, превышающими его физические, душевные и духовные возможности. Причины его различны. Это могут быть боль, шум, яркий свет, громкая речь, болезнь человека или его близких, разочарование, неудача, расставание с семьей и друзьями. Страдание бывает связано с личными установками человека или вызвано воспоминаниями и предвидением условий, при которых оно возникало или должно возникнуть. Но какими бы ни были причины страдания, безусловно одно: “Всякое страдание и болезнь вносят в духовный мир человека такие перемены, которые меняют подчас гармонию личности, а также характер отношения к самому себе, ко всему окружающему” (Г.И. Россалимо). Это ситуация, в которой человек чувствует себя одиноким, потерпевшим поражение.

Будучи не в состоянии преодолеть трудности самостоятельно, страдающий человек нуждается в поддержке. Тем более в такой поддержке нуждается больной человек. Именно физическое и психическое состояние заставляет его обратиться к врачу, в котором больной прежде всего видит человека, способного помочь ему освободиться от страдания. Врач должен помнить об этом и использовать свои знания, умения и навыки во благо больного.

Еще Гиппократ в своей знаменитой Клятве выразил протест против разрушительного вмешательства в организм больного, если оно умножает его страдания: “Я буду применять такой метод лечения, который в соответствии с моими способностями и суждениями я считаю полезным для моего больного, и воздержусь от каких бы то ни было вредных и злонамеренных действий”.

Эти мудрые слова Гиппократа дополнены в Международном кодексе медицинской этики, выработанном Всемирной медицинской ассоциацией в 1949 г: “Ни при каких обстоятельствах врачу не разрешается делать ничего того, что могло бы ослабить физическую или умственную стойкость человеческого организма, за исключением строго терапевтических или профилактических показаний, предписываемых в интересах пациентов”.

Основное предназначение врача – освобождать пациента от страдания. Поэтому каждый, кто встал на путь врачевания, не может смириться со страданиями больного и привыкнуть к ним. Напротив, он должен знать, в чем заключается сущность страдания, каковы его причины, как оно проявляется и как помочь пациенту преодолеть его.

Но следует помнить и о том, что страдание, боль – это еще и показатель и симптом болезни, а иногда (например, при родах) и естественное состояние для пациента. Поэтому, стремясь облегчить страдания больного, врач вместе с тем не должен делать это самоцелью, добиваясь облегчения любой ценой (например, ценой образования впоследствии у больного наркотической зависимости).

В связи с этим следует сказать о столкновении альтернативных точек зрения. Представители одной из них – так называемой “безболезненной” медицины, считают, что везде, где только можно, следует стремиться снимать боль и неприятные ощущения у пациента (например, лечение зубов под общим наркозом). Другой – медицины “суровой”, считают, что боль, страдание следует рассматривать как сигнал, изменение интенсивности которого свидетельствует о течении заболевания, помогая врачу корректировать его действия, и поэтому они должны иметь место.

Кроме того, следует иметь в виду сложное взаимодействие боли, страдания и их связь с достоинством человека.

Во-первых, неоднозначна корреляция боли и страдания:

· боль испытывает тело, а страдание – личность;

· боль не обязательно влечет за собой страдание;

· страдание человек может испытывать и без боли;

· боль сопровождается страданием, когда она невыносима, не прекращается, внушает страх или отвращение;

· боль преодолима, если она имеет смысл – осмыслена;

· страдает не только тот, кто испытывает боль, но и сопереживающие ему.

Во-вторых, существует две противоположные точки зрения на влияние боли и страдания на человеческое достоинство.

Первая – сильные боль и страдание лишают человека достоинства; именно поэтому иногда смерть предпочтительней жизни в непереносимых физических или душевных мучениях.

Вторая – как человек ведет себя перед лицом страданий, проявляется его сущность; поэтому желание жить вопреки боли и страданию не умаляют, а упрочивают человеческое достоинство.

Нравственный ориентир врачу в отношении к страданию больного даетсострадание,помогая ему находить “золотую середину”, проявлять необходимую гибкость, облегчая или сохраняя страдание. Сострадание – умение страдать буквально вместе с другим, сочувствовать, сопереживать, соболезновать ему – обусловлено способностью, грубо говоря, “влезть в шкуру другого” и является, на наш взгляд, неотъемлемым качеством врача. В основе этой способности лежит высокоразвитая эмоционально-чувственная сторона морального облика личности. Можно утверждать, что для врача – это элемент его профессионализма.

Хотя и существует точка зрения, что сострадание “мешает” врачу, отвлекает его на эмоциональные переживания вместо того, чтобы сконцентрировать все силы на рационально-рассудочном анализе хода болезни, стратегии и тактики ее преодоления, поисках оптимальной методики лечения. Кроме того, как считают сторонники подобного рационализма, сострадание препятствует моментальному принятию решения, заставляет врача колебаться, терять драгоценное время в экстремальных ситуациях (поэтому, в частности, по их мнению, женщинам, у которых эмоционально-сострадательная сфера развита сильнее, чем рационально-аналитическая, труднее быть хирургами).

Очень важно не декларировать сострадание, а на деле проявлять его. Наиболее действенной, “практической” формой сострадания больному выступаетмилосердие врача. Милосердие – это общечеловеческая ценность, проявление человеческого в человеке. Замечательный русский врач Вл. Даль, автор известного словаря, дал такое толкование слова “милосердие”: сердолюбие, готовность делать добро всякому, любовь на деле. Не высокие слова, а добрые дела по отношению к конкретному человеку, попавшему в беду, отличают человека милосердного от равнодушного и жестокого, доброго от подлеца и демагога.

Особенно велика роль милосердия в медицинской практике, где врачи, медсестры, фармацевтические работники часто имеют дело с инвалидами, тяжелобольными, немощными стариками.

В истории медицины можно найти немало примеров, когда врачи были зачинателями добрых дел, проявляя тем самым любовь к людям, верность принципам гуманизма и милосердия. Полвека честно и бескорыстно служил людям замечательный врач-гуманист XIX в. Фридрих Иосифович Гааз. На свои средства он содержал больницу для бесприютных, пострадавших при пожарах, от холода, голода. “У Гааза – нет отказа” — такую поговорку сложил о нем народ. На могильном камне был начертан девиз его жизни: “Спешите делать добро”.

Великое множество добрых дел было на счету медицинских работников во время Великой отечественной войны. Врачи и сегодня приходят на помощь людям, пострадавшим от стихийных бедствий, катастроф. А.П. Чехов говорил, что профессия врача – это подвиг. Она требует чистоты души и помыслов.

Может быть, это будет звучать парадоксально, но изначальным проявлением способности человека к милосердию выступает его отношение к животным.

Еще Аристотель признавал, что “зверю присущи радость, печаль, разные ощущения, а также, в простейших формах, — способности размышления и стремления. Но удел животных, в основном, – страдания, а не счастье…”, и причина этого во многом — человек. Порфирий и Плутарх считали, что духовное развитие человека должно идти по пути распространения справедливого отношения на животных и даже на растения. А. Шопенгауэр в середине ХIX в. писал: “Жестокое обращение со зверями свидетельствует об общей злобности характера”. Конечно, доброе отношение к животным – еще не признак человеческой доброты, но жестокое, безусловно, признак его злобности. К счастью, именно гуманное, милосердное отношение к животным отличает большинство наших врачей.

Кстати, многие подопытные собаки, обреченные на смерть, обязаны жизнью профессору МГМУ, доктору биологических наук, лауреату Государственной премии Татьяне Сергеевне Морозкиной, которая после экспериментов выхаживала их в своем кабинете. Благодаря ей, проректору МГМУ С.Д. Денисову и другим профессорам, Минздрав Республики Беларусь принял решение о прекращении жестоких опытов на собаках.

Больные нуждаются не только в доброте со стороны медицинских работников, но и в их сопереживании – эмпатии по отношению к себе. Эмпатия проявляется в сочувствии и соучастии. Внимательно выслушивая больного, сочувствуя ему, врач, сестра дают ему возможность высказаться и тем самым облегчить его душевное состояние. Соучастие – это наиболее высокий уровень эмпатии. Оно требует большой самоотдачи – “взять боль пациента на себя” и помочь ему действиями.

Вместе с тем, проявляя милосердие, облегчая физическое и душевное состояние больного, медики должны помнить, что всякое действие при определенных условиях может привести к противоположным результатам. Если постоянно освобождать больного от преодоления трудностей, этим можно оказать ему “медвежью услугу”: войдя в роль страдальца, он не захочет из нее выходить. Ему будет нравиться, чтобы за ним ухаживали, проявляли к нему внимание. Больной становится капризным и пассивным, не принимает активного участия в лечении, не включает внутренние резервы своего организма, не ориентирует себя на преодоление болезни.

Следует помнить предупреждение австрийского писателя Стефана Цвейга: “Сострадание малодушное и сентиментальное…не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего…Врачу должно быть свойственно сострадание истинное, которое требует действий, а не сентиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах”.

Страдание, сострадание и «соблюдение медицинской этики»

Молодая женщина доставлена ​​на машине скорой помощи в родильное отделение. Она на 28 неделе беременности и одна. У нее отошли воды, и она говорит, что не чувствует движения ребенка. Акушерки не могут обнаружить сердцебиение. Рожают быстро и грамотно. Также присутствуют педиатр и студент-медик. Ребенок выходит мертворожденным и сильно деформированным, его тело раздуто, а голова деформирована. Из его груди вырастает темная опухоль.После быстрого выхода плаценты и проверки физического состояния матери и ее комфорта ребенка уносят в боковую комнату. Клиническая бригада собиралась вокруг безжизненного тела, шепча инструкции и встречные инструкции. В воздухе витает ужас. Тем временем женщина, пухленькая и беспомощная, лежит на кровати — заброшенная, одна, слезы медленно текут по ее щекам. Студент смотрит вверх и видит это. Она отделяется от группы и нерешительно приближается к женщине. Она нежно берет женщину за руку, безвольно лежащую рядом с ней.Никаких слов не произносится. Женщина с тихой благодарностью сжимает руку ученика.

Введение

Этот рассказ — один из многих, в которых я участвовал как студент-медик и младший врач, который показал мне непреднамеренный вред, который врачи и медсестры могут нанести пациентам своими эмоционально нагруженными реакциями. Я был свидетелем того, как врачи злились, обвиняли или оскорбляли пациентов, были холодными и черствыми, лгали, не объясняли, покровительствовали или просто не замечали страдания или не слушали то, что им говорили пациенты.Я также стал свидетелем доброты, терпимости, терпения и чуткости. Эти наблюдения, возможно, странно, дали мне сильную мотивацию учиться, а затем преподавать медицинскую этику. В то время этика не входила в учебную программу медицинских вузов. Мы учились на наших образцах для подражания, на их обсуждениях, но прежде всего на том, что они говорили и как вели себя при встречах с пациентами, коллегами и студентами. В приведенном выше повествовании можно было, возможно, винить врачей в невыполнении определенной обязанности или протокола, но что для меня бросалось в глаза, так это отсутствие внимания к отчаянию и страданиям женщины.Шок — даже отвращение — вызванный ненормальным мертворожденным ребенком, затмил их чувствительность к ее тяжелому положению. Вместо этого они сосредоточились на проведении правильных судебно-медицинских процедур. Я помню, как я боялся ее утешить и чувствовал, что это было правильным поступком. Мои учителя этого не прописывали, и, возможно, я «переступал черту». Я определенно не делал ничего «медицинского». Я не мог воскресить ее ребенка из мертвых, но мог, по крайней мере, предложить жест товарищества, утешения, как человеческое существо.

Я привожу этот пример именно потому, что он не представляет собой «сложную этическую дилемму», но, несомненно, был событием, которое женщина никогда не забудет — и я подозреваю, что она не забудет, как к ней относились окружающие. Я хотел бы думать, что бездушное или недоброе поведение в сфере здравоохранения осталось в прошлом, но, увы, свидетельства из различных источников — анекдотов, средств массовой информации, а также из опубликованных рассказов, официальных запросов и научных статей говорят об обратном. Я предполагаю, что для того, чтобы научные исследования в области медицинской этики превратились в надлежащую этическую медицинскую практику, они должны более внимательно относиться к повседневной этике и ясной и бесспорной цели медицины: облегчению страданий.Кроме того, медицинская этика должна быть помещена в философские рамки, которые «работают» в контексте жизненного опыта пациентов и клиницистов. Я утверждаю, что этому лучше всего служит восстановление этики добродетели, привнося феноменологическую перспективу во встречи врача и пациента, включая повествование и воображение, и признавая ценность эмоций в клинико-этических решениях и ответах. Нам нужно постоянно напоминать себе, что восстанавливает или сохраняет человеческое достоинство и возможность злоупотребления властью в медицинской практике.1, 2 Без этого медицинская этика рискует стать еще одним методом отчуждения, морального разобщения и овеществления человечества со всеми вытекающими отсюда опасностями 3, 4

.

Медицинская этика и цели медицины

Некоторые специалисты по этике описали цель клинической этики (также известной как « медицинская этика ») как улучшение качества ухода за пациентами путем выявления, анализа и попыток разрешить этические проблемы, возникающие на практике, при этом этика является неотъемлемой частью практики. медицины.5 Ранее они выражали надежду, что клиническая этика « займет свое законное место в отношениях между больными пациентами и врачами, которые заявляют, что могут их исцелить или утешить ». 6 Обзор, проведенный 11 лет спустя, привел к заключению. что в этические процессы были внесены важные улучшения, но цель улучшения клинических исходов не была достигнута.5 Другие пришли к аналогичному удручающему выводу: нет убедительных доказательств того, что образование в области медицинской этики привело к этичному поведению в клинической практике.7 Причина, по которой медицинская этика может быть не столь успешной в своих результатах, как в своих процессах (последние представляют собой обширный объем научных исследований и ярких дискуссий, как показано в этом журнале), может быть связана с игнорированием вопросов, обсуждаемых ниже. «Медицинская этика» охватывает целый ряд значений, и настало время подумать, какие из них являются полезными руководящими указаниями для налаживания исцеляющих отношений.

Недостающие аспекты медицинской этики

Потребность в этике добродетели

Традиционный взгляд на медицинскую этику как на совокупность предписаний и запретов, так называемый «кодекс этики», такой как руководство Генерального медицинского совета Надлежащая медицинская практика 8 не описывает , как эти правила должны соблюдаться, или даже четко сформулируйте, почему они должны быть такими, помимо создания доверия.Я не сбрасываю со счетов ценность доверия, 9 но более глубокий вопрос о том, как такие коды способствуют достижению целей медицины, остается неизученным. Кодекс этики непоследователен, если он не помещен в комплексную теорию человеческой морали и не описывается как «археологические руины доктрины медицинской добродетели» 10. Этика также изображается как инструмент, который нужно подбирать или отбрасывать в зависимости от ситуации. Теперь у нас есть «медицинская этика для чайников» 11 и «инструменты» для решения этических дилемм.12 Они могут быть ценными и полезными для занятых врачей, но они передают идею о том, что этика — это простое приобретение технических навыков, а не более требование (и пожизненное) развивать, оттачивать и практиковать добродетели, брать на себя ответственность как моральные агенты и полностью признавать человечность других.Этика как инструменты делает моральные мысли и действия внешними по отношению к личности человека.13 Кроме того, правила и инструменты просто не могут затрагивать основные черты клинической этики — динамические отношения между клиницистами и пациентами, желательные атрибуты клиницистов или то, как эмоции и причины. переплетены при клинической встрече и принятии клинико-этических решений. Они игнорируют неопределенность и случайность жизни и не принимают во внимание то, как институциональная культура — «скрытая учебная программа» 13 — или социально-политическая zeitgei st могут влиять на этические гуманные практики.14

Короче говоря, сострадание нельзя легко приспособить к утилитарной, кантианской или даже основанной на правах этической теории. Напротив, они естественным образом вписываются в неоаристотелевскую этику добродетели15 и получают поддержку в дискурсе медицинской этики.16,17 Лечебные отношения могут обеспечить феноменологическое обоснование нормативной этики, основанной на добродетелях.18 Медицина в этой парадигме представляет собой социальная практика со сложными совместными действиями, которые приносят блага, внутренние по отношению к практике.Они, в отличие от внешних благ, обогащают все сообщество и достигаются расцветом добродетелей. Личная идентичность и целостность основаны на жизненном повествовании, которое мы рассказываем себе и которым делимся с другими как часть более широкой общей традиции.

Моральные рассуждения и уход от эмоций

Другая часто заявляемая цель медицинской этики, умение морально мыслить, хотя и важна, но не обязательно приводит к этическому поведению19. Между абстрактным интеллектуальным решением проблем и лицом к лицу с конкретной реальностью людей может существовать несоответствие.20 Преодоление этого разрыва требует динамического взаимодействия между непривязанностью и вовлеченностью, познанием и эмоциями, а также способностью к самосознанию и честным размышлениям.21 Способность к моральным рассуждениям может даже иногда коррелировать с навыками обмана22. Обдуманное принятие решений может сделать нас менее альтруистичными. и сострадательный23. Это приводит к еще одной лакуне в большей части дискурса и преподавания медицинской этики: эмоциональному измерению24. В этом контексте эмоции часто рассматриваются как помеха, а не как помощь в принятии правильных решений.25–27 Возрождение теории добродетели, которая включает эмоции в рациональное принятие этических решений, включение философской теории эмоций28 и нейробиологических знаний29 в клиническую этику, к счастью, обращают вспять эту тенденцию30–32

Пренебрежение повседневной этикой

Медицинская этика склонна отдавать предпочтение драматическим или сложным «дилеммам». Признавая, что медицинская этика требует более широкого обсуждения, 33 я выступаю за большее внимание к многочисленным встречам между клиницистами и пациентами (и их семьями), которые составляют основную часть медицинской этики.«Микроэтика» — это «не просто территория редких впечатляющих случаев, связанных с героическими решениями», но сфера «повседневного общения и структурированных, сложных взаимодействий, тонких жестов и тонких нюансов языка» 34. Этика возникает из процесс диалога с участием философии, личных ценностей, культурных представлений, политических и религиозных убеждений. В этом диалоге создаются новые смыслы, и люди определяют, кем они являются. Во время разговоров между врачами и пациентами этические решения переплетаются с техническими решениями в динамичном итеративном процессе.Эта перспектива смещает фокус с абстрактного дискурса на исследование беспорядочного мира интерсубъективности, в котором принимаются моральные решения. Клиницисты должны быть связаны с жизненным опытом, «миром жизни» своих пациентов35. «Этика разговора» ценит и признает нашу социальную принадлежность и моральную значимость личности и рефлексии36, 37

Страдание

Вызывает беспокойство то, что пациенты и непрофессионалы считают облегчение страданий одной из основных целей медицины, но медики пренебрегают этим.38 Это пренебрежение объясняется дихотомией разума и тела в медицинской теории и практике. Кроме того, дихотомия асимметрична: науки рассматриваются как «твердые», а гуманитарные — как «мягкие», что создает «двойной слепой дихотомический клинический взгляд» 39. Мы социальные, воплощенные существа, и это может предрасполагать нас к страданиям. Люди страдают от того, что они сами потеряли. Богатая многослойная концепция страдания Кассела связывает эту потерю с любой стороной личности: историей жизни, планами или скрытыми мечтами, отношениями, конкретными ролями или духовностью.Страдание проявляется в утрате способности заниматься приятными или рутинными делами или участвовать в политической жизни. «Тело больше не рассматривается как друг, а скорее как ненадежный друг» 40. «Скрытая» роль клинициста состоит в том, чтобы «придавать силы» — проявлять солидарность — помимо облегчения бремени болезни с помощью медицинских или хирургических средств. вмешательства.41

Экзистенциальное пренебрежение

Крупное эмпирическое исследование в условиях больницы показало, что биомедицинская направленность преобладала над важными экзистенциальными аспектами консультации — личные и человеческие аспекты страданий пациентов, их чувства и значения — систематически исключались.Доктора были вежливы, но не проявляли особого интереса или любопытства к пациентам в отдельности. Скорее, к пациентам относились как к медицинским объектам, и зачастую компьютеру уделялось больше внимания, чем им. Исследователи описывают это пренебрежение к человечности пациентов как « моральное оскорбление ». 42 Исследование, проведенное в общей практике, дало аналогичные результаты в отношении жизненного мира пациентов, который часто блокируется или игнорируется. не требует дополнительных усилий и времени, а требует большей внимательности.44 Рассказы пациентов описывают экзистенциальное пренебрежение и то, как это усиливает страдания. 45-летний Суини, столкнувшийся с неизлечимой болезнью, с горечью рассказывает, как его коллеги-врачи «проявляли нерешительность, чтобы проявить храбрость» и «не желали сопровождать его в царстве больных». Он описывает, как транзакционные аспекты его ухода были своевременными и технически безупречными, но что реляционных аспектов часто, к сожалению, не хватало, из-за чего он чувствовал себя брошенным. Carel46 описывает холодное безразличие медсестры к ее страданиям, когда обнаруживает, что функция ее легких быстро ухудшилась.Она не просит «приятного общения», но задается вопросом, должна ли встреча быть «такой безличной, такой осторожной»? Плач «Почему со мной не обращаются как с человеком?» Почти универсален. Ответ сложен, но достаточно сказать, что мы можем утверждать, что «соблюдаем хорошую медицинскую этику», только если хорошо реагируем как на медицинские нужды, так и на экзистенциальные страдания47.

Сострадание и страдание

Сострадание должно уметь реагировать на все аспекты страдания и уважать достоинство человека, а не впадать в жалость и снисхождение.Ибо в основе понятий морали и человеческого достоинства лежит идея о том, что люди не сводятся к объектам, но являются морально ценными и уникальными.

Что мы подразумеваем под состраданием? Сострадание сложное и включает в себя когнитивные, аффективные и мотивационные элементы. Это врожденная способность, связанная с нашим эволюционным выживанием.48 Два определения, приведенные ниже, передают основные элементы — замечать, чувствовать и реагировать. Также критически важна способность терпеть бедствие (невозмутимость), чтобы страдание другого человека не подавляло и не приводило к избеганию или отрицанию. Сострадание относится к глубокому осознанию страдания другого человека в сочетании с желанием облегчить его…. Хотя процесс достижения сострадания может быть трудным или сложным, проявление сострадания часто протекает естественно и может быть столь же быстрым и легким, как нежный взгляд или обнадеживающее прикосновение49.
Сострадание — это не просто состояние чувств, но сложное эмоциональное отношение к другому человеку, для которого характерно наличие воображения в отношении состояния другого человека, активное отношение к его добру, взгляд на него как на другого человека и эмоциональные реакции другого человека. определенная степень интенсивности.50

Сострадание влечет за собой эмпатическое воображение — способность войти в мировоззрение другого, сохраняя при этом «необходимую дистанцию» — чувство обособленности.51 Это непростая задача, но требует практики и мужества. Однако я отклоняюсь от утверждения Нуссбаума о том, что больной заслуживает нашего сострадания28. «Незаслуженный» может перерасти в резкие суждения и безразличное отношение, скажем, к тучным, наркоманам и иммигрантам, «которых здесь не должно быть» 52.

Некоторые контраргументы

Сострадание воспринимается неоднозначно в контексте медицинской этики.С одной стороны, оно считается основой медицинского образования 31, но с другой стороны, некоторые авторы отвергают его как обязательный элемент этической клинической практики53. Сострадание похоже на мерцающее пламя: ряд факторов, исследованных в глубина в другом месте, может погасить его.47 Хотя нам нужны добродетельные организации для их процветания, это не означает, что мораль полностью социальна или добродетели вымышлены54. Этикет может обеспечить вежливость и может даже способствовать привыканию к некоторым добродетелям, но не сможет решить экзистенциальные проблемы или дать руководство по реагированию на бедствие.41, 56 Вопреки широко распространенному мнению, проявление сострадания вознаграждает, а не истощает. «Усталость от сострадания» возникает из-за недостатка самосострадания и неуравновешенного, нерефлективного эмоционального сочувствия (с которым его часто путают), а не из-за сострадания57. Аристотель утверждал бы, что существует «золотая середина» 58. исцеление и должно быть объединено с другими добродетелями, особенно с проницательностью, воздержанием и phronesis или практической мудростью.58

Заключение

Сострадание — центральный и необходимый элемент хорошего медицинского обслуживания и неотъемлемая часть хорошей медицинской этики.Сострадание одновременно смиренно и мощно. Он подрывной, потому что избегает иерархии и привилегий и противоречит либертарианской, рыночно-ориентированной индустриальной медицине сегодня. Он встроен в структуру взаимности и общих значений и подкреплен этикой добродетели. Это требует как признания нашей общей человечности, так и уважения к индивидуальному повествованию. Сострадание рассматривает людей как взаимозависимых и уязвимых, автономность которых определяется нашей средой и отношениями.Он реагирует на страдание, но не обобщает его. Прежде всего, это связано с нашим лучшим «я» и с тем, что значит быть человеком.

Сострадание и нравственный закон

Сострадание и нравственный закон

Карл Хильдебранд

Университетский колледж Оксфордского университета

Скачать PDF

Идея этики сострадания сильно апеллирует к нашему здравому смыслу; это кажется одновременно благородным и заботливым, связанным с нашим повседневным опытом нравственной жизни.Как мне отреагировать на потребности моих детей, коллегу, который переживает горе, или беженца, который ищет убежища в пределах моей страны? Казалось бы, сочувствие — правильный поступок в каждой ситуации. На первый взгляд, у нас может возникнуть соблазн сказать, что это достаточное описание того, что требуется с моральной точки зрения. Но что представляет собой сострадательный ответ в каждом случае и что такое сострадание? Эмоционального согласия не может быть достаточно: не все потребности ребенка должны быть удовлетворены, у коллег есть личные границы, которые они хотят уважать, а этические и социальные последствия предоставления убежища любому человеку, который может его попросить, сложны.Как этика сострадания, под которой я подразумеваю моральные рамки, в основе которых лежит добродетель сострадания, может справляться со сложностями такого рода ситуаций?

Некоторые авторы скептически относятся к его способности делать это. В своей книге « Лучшие ангелы нашей природы», Стивен Пинкер утверждает, что такие эмоции, как симпатия и сочувствие, которые тесно связаны с состраданием и по некоторым причинам составляют его, недостаточно приспособлены для того, чтобы справиться со многими из этих сложностей.Он утверждает, например, что сочувствие может подорвать человеческое благополучие, когда оно противоречит принципу справедливости; эмпатия непостоянна и легко включается или выключается вещами, часто не имеющими отношения к морали, такими как привлекательность, общинная солидарность и сходство с самим собой; и мораль, основанная на этих чувствах, настраивает человека на эмоциональное выгорание и то, что он называет усталостью от сострадания. [1] В рассказе об эмпатии из его книги « Zero Degrees of Empathy » Саймона Барона-Коэна критиковали за то, что он упускает из виду моральный долг уменьшать страдания других и не причинять им вред.[2] Терри Иглтон указывает на то, что сочувствие, которое заключается в знании чужого страдания и эмоциональной реакции на него, недостаточно для того, чтобы вызвать соответствующую моральную реакцию у агента, а случаи аморального поведения, такого как садизм, даже требуют сочувствия [3]. ] Кажется, что если этика сострадания основана только на сочувствии, она будет неполной.

Пинкер и Иглтон правы, полагая, что сочувствия, сочувствия и простых форм сострадания недостаточно для обоснования прочной и удовлетворительной моральной основы.Однако этот момент не должен быть фатальным для этики сострадания, поскольку есть и другие способы толкования этики сострадания. Я хотел бы предположить, что сострадание воплощает идеал характера, основанный на человеческом достоинстве или уважении к людям. По сути, это не основа этики в том смысле, в каком барон-Коэн мог думать о сочувствии; тем не менее, этика необходима, потому что она дает нам идеальный характер или добродетель, которыми должен обладать моральный деятель, если он хочет действовать правильно по отношению к другим в мире, с которым мы знакомы.В частности, добродетель сострадания позволяет нам осознавать значимость ценности других и понимать что-то в их потребностях и опыте, чтобы мы могли эффективно выполнять свои обязанности по отношению к ним. Поскольку его цель — предоставить моральному действующему субъекту информацию в этом смысле, сострадание играет преимущественно эпистемологическую роль; как добродетель, она будет включать важный когнитивный элемент в дополнение к более очевидным аффективным или эмоциональным элементам, которые могут помочь нам понять боль других.

Упоминание долга напоминает идею деонтологической или основанной на долге этики и фигуру Канта как сторонника такой моральной системы, основанной на долге. Часто считается, что Кант понимает эмоции только как пассивно переживаемые, капризные и внешние по отношению к истинному «я», как сказал Бернард Уильямс, и поэтому скорее представляет собой проблему, которую необходимо решить, чем средство поддержки, которую необходимо развивать [4]. Философ образования Нел Ноддингс выразила аналогичные чувства по отношению к Канту: она утверждает, что он сводит человека к «машине рассуждений», и отвергает этику принципов как неоднозначную и нестабильную.[5] Это несправедливая оценка кантовской или кантовской этики. Ибо Кант может сказать гораздо больше о положительной роли эмоций, чем это указывает (и даже если бы он этого не сделал, кантианская этика могла бы оставить достаточно места для моральной ценности эмоции в моральных рамках, приверженных кантовским принципам). Я хотел бы утверждать, что нормативные рамки, обеспечиваемые кантианской этикой, предлагают нам один способ обосновать этику сострадания, позволяющую избежать проблем, выявленных Пинкер и Иглтоном. Я надеюсь, что где-то между неточным прочтением Канта и неполным описанием сострадания есть золотая середина, на которой может быть построена прочная и удовлетворительная этика сострадания.Ниже я вкратце изложу некоторые мысли о том, как может выглядеть такая этика сострадания.

Для кантианской этики категорический императив или моральный закон понимается как основание правильного действия. Он имеет несколько различных формулировок, каждая из которых изложена в Основах метафизики морали , включая формулы универсального закона, человечности, автономии и царства целей. Я расскажу о первых двух. Формула универсального закона требует, чтобы агент действовал таким образом, чтобы его максима (причина выполнения действия) могла быть универсальным законом природы.[6] Лучше всего пояснить это на примере. Кант обсуждает человека, который занимает деньги и обещает вернуть их, не имея намерения сделать это. Этот человек будет действовать в соответствии с принципом: «когда я считаю, что нуждаюсь в деньгах, я займу деньги и пообещаю вернуть их, даже если я знаю, что этого никогда не произойдет» [7]. Кант называет универсальным законом природы, потому что он содержит практическое противоречие; человек одновременно желает, чтобы кредитор одолжил ему деньги при условии, что он вернет ему деньги и что (в действительности) он не вернет ему деньги.Другой способ сформулировать это — сказать, что мужчина желает бессвязного набора максим. Эта непоследовательность показывает, что он делает исключение из себя, поскольку есть разница между тем, как он действует, и тем, как он ожидает от других в аналогичных обстоятельствах действовать. Интуитивно можно сказать, что он нарушает нормы равенства, справедливости или справедливости [8].

Стоит спросить, почему мы должны беспокоиться о таких нарушениях; почему , а не , таким образом делают исключение из себя? Это похоже на точку зрения Иглтона: почему мы должны реагировать на страдания других, когда мы их ощущаем; если это не влияет на нас, почему бы просто не продолжать и игнорировать это? Ответ Канта на эти вопросы заключается во второй формулировке морального закона.Формулировка гуманности требует, чтобы в своих действиях человек всегда относился к человечеству как к цели, а не как к простому средству [9]. Он добавляет содержание к формулировке универсального закона, потому что он говорит нам, какими должны быть объекты морального внимания или уважения, а именно разумными или человеческими существами. Поскольку, делая выбор, мы часто воспринимаем свой выбор как хороший, для нас естественно признать способность делать выбор как авторитет в отношении того, что хорошо, и уважать это. [10] Эта формулировка морального закона гласит, что любое существо, обладающее даже самой базовой способностью к выбору, заслуживает уважения.Эти существа обладают достоинством, и каждое такое существо в равной степени заслуживает обращения, соответствующего этому достоинству, поэтому Кант считает, например, что делать исключения для себя в нарушение принципов справедливости или справедливости неправильно. Достоинство всех людей и действия по отношению к ним, соответствующие этому достоинству, лежат в основе кантовской этики: это практический аналог принципа непротиворечивости в классической логике, своего рода рациональная интуиция или «факт разума», как он говорит. в Критике практического разума. [11] Поскольку кантианская этика основывает моральные действия на долге уважать достоинство людей, обращаясь с ними справедливо, справедливо и т. Д., Она обеспечивает важную часть того, что, как указывают Пинкер и Иглтон, отсутствует. Этические теории, основанные на эмпатии: наша обязанность — уважать других людей независимо от того, как мы к ним относимся.

Естественно, мы должны спросить, есть ли место состраданию в кантианской этике. Ответ положительный. В одной из своих более поздних работ, Доктрина добродетели , Кант объясняет, что самосовершенствование и счастье других — это две цели или цели, вытекающие из морального закона (он говорит, что эти цели также являются обязанностями).Что касается счастья, Кант признает, что мы просто те существа, которые желают и ищут счастья; он не считает, что это плохо, и в Критике практического разума он описывает своего рода рациональное самолюбие. [12] В Доктрине добродетели , он продолжает, что благополучие и довольство или счастье делают нас лучше в моральном смысле, потому что они делают нас менее уязвимыми для искушений [13]. Этот момент менее очевиден и может быть правильным, а может и нет.В любом случае, если мы признаем, что счастье важно для нас, нам не нужно беспокоиться о том, прав ли Кант по этому второму пункту. Более важным моментом является то, что мы обязаны способствовать счастью и благополучию других в дополнение к нашему собственному, и это часть того, что составляет отношение к другим как к самоцелям или уважению их достоинства. Это одно очень общее, но существенное следствие морального закона. Таким образом, это могло бы помочь обеспечить объективную основу для этики сострадания.

Чтобы заполнить субъективный аспект этики сострадания, как я уже упоминал, мы могли бы попытаться понять сострадание как черту морального характера — как оно переживается эмоционально и как оно может быть структурировано моральным законом. Здесь полезна идея Канта о самосовершенствовании. Он заключается в развитии разума, тела и воли как в способе уважения собственного достоинства, так и в повышении вероятности того, что он будет выполнять свои обязанности по отношению к другим. [14] В этом контексте Кант утверждает, что сочувствие — это долг.[15] Он говорит: «Хотя само по себе не является обязанностью разделять страдания (а также радости) других, это долг — активно сочувствовать их судьбе; и поэтому косвенной обязанностью является взращивать в нас сострадательные естественные чувства и использовать их […] на основе моральных принципов и соответствующих им чувств. Поэтому долг не избегать мест, где можно найти бедных, у которых нет самого необходимого, а скорее искать их, и не избегать больничных, тюрем должников и т. Д., Чтобы не разделять болезненные чувства. может не устоять.Ибо это по-прежнему один из импульсов, которые природа вселила в нас, чтобы мы могли делать то, что одно только представление долга не могло бы выполнить ». [16] Согласно Канту, чувства сострадания, которые естественным образом возникают у нас, должны культивироваться и формироваться для цель помочь нам выполнить наш долг перед другими.

Каков наш долг по отношению к другим? Уважать их достоинство, не причиняя им вреда и активно работая над облегчением их страданий и повышением их благосостояния. Важным моментом является не то, что мы чувствуем сострадание, а то, что мы действуем, чтобы уменьшить страдания и увеличить счастье других по причинам, основанным на моральном законе.Ценность сострадания в том, что оно позволяет нам видеть и понимать страдания других, тем самым проливая свет на то, что требует действий на основе морального закона. Например, проводя время, обучая или иным образом работая волонтером на службе у заключенных или бывших преступников, я мог бы лучше понять опыт сокамерников и бывших преступников и понять, что есть вещи, которые я могу и должен делать, чтобы способствовать их благополучию. -существование. Возможно, в системе правосудия есть недостатки, которые затрудняют их реинтеграцию в общество, и я считаю, что я как гражданин и сограждане обязан оказывать поддержку или выступать за изменения в этом вопросе (возможно, я также нахожусь в положении, из которого я может повлиять на некоторые изменения).Способность разделять чувства других часто помогает нам понять, что мы можем делать или как мы должны действовать по отношению к ним. Слушать чужую историю и ставить себя на их место должно быть частью этого. Более глубокий смысл кантовской идеи сострадания заключается в том, что оно дает нам знание о другом человеке и о том, как мы должны реагировать на него или действовать по отношению к нему. Таким образом, можно быть сострадательным человеком, не испытывая при этом излишка эмоций. Хотя эмоции часто помогают состраданию, для Канта участие в страданиях другого не имеет ценности само по себе; это только увеличивает общее страдание в мире, если второй человек не предпримет действий, чтобы облегчить или устранить страдание первого.Это, кажется, свидетельствует об опасности эмоционального выгорания и так называемой усталости от сострадания для морали.

Таким образом, сострадание дает возможность очеловечить страдания других; это позволяет нам увидеть их достоинство и действовать во имя их благополучия. Таким образом, это возможность для трансценденции в постижении мира, полного гораздо большего значения, чем мы часто воспринимаем. Когда мы понимаем роль сострадания наряду с моральным законом, мы видим, что у нас есть долг по отношению к другим людям, который не зависит от нашей способности сочувствовать им.Учитывая наши воплощенные и эмоциональные существа, наши эмоции будут играть важную роль, помогая нам понять, как мы должны действовать по отношению друг к другу; однако, если их рассматривать изолированно, их будет недостаточно. Я предлагаю, чтобы расположение сострадания было структурировано моральным законом как эмпирический аналог рациональных норм и существенная черта хорошего морального облика. Этот надлежащий вид сострадания предполагает знание морального закона и мудрость относительно того, как его следует применять в конкретных обстоятельствах.Сострадание, понимаемое таким образом, успешно ответит на вызовы Пинкера и Иглтона, сохранит свою апелляцию к здравому смыслу, останется благородным и заботливым, а также позволит учитывать нюансы в поддержке принятия моральных решений в самых разных ситуациях, независимо от того, связаны ли они с беженцами, коллегами. , или члены семьи.

Библиография:

Барон-Коэн, Саймон. Нулевая степень сочувствия. Лондон: Пингвин, 2012.

Иглтон, Терри. «Нулевая степень сочувствия: обзор» Financial Times. Апрель 2011г.

Кант, Иммануил. Основы метафизики морали. Перевод Мэри Грегор. В Практический

Философия. Отредактировал Мэри Грегор. Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1996.

____. Критика практического разума . Перевод Мэри Грегор. В г. Практическая философия. Отредактировал

Мэри Грегор. Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1996.

____. Доктрина добродетели. Перевод Мэри Грегор. В Практическая философия . Под редакцией Мэри Грегор.

Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1996.

Корсгаард, Кристина. Созидание Царства Концов . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1996.

Noddings, Nel. Забота: женский подход к этике и нравственному воспитанию. Беркли: Университет

California Press, 2013.

____. Философия образования 3 ^{-е издание} . Боулдер: Westview Press, 2012.

Нелл, Онора. Действуя по принципу. Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета, 1975.

Пинкер, Стивен. Лучшие ангелы нашей природы. Лондон: Пингвин, 2011.

Уокер, Ральф. «Рациональный императив: Кант против Юма». Труды Британской академии

LXXIV (1988): 113-133.

Уильямс, Бернард. Проблемы самости. Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1973.

Вуд, Аллен. Кантианская этика. Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 2008.

[1] Стивен Пинкер, Лучшие ангелы нашей природы, (Лондон: Penguin, 2011), 712-714.

[2] См. Саймон Барон-Коэн, Zero Degrees of Empathy (Лондон: Penguin, 2012).

[3] Терри Иглтон, «Нулевая степень сочувствия: обзор» в Financial Times, , апрель 2011 г.

[4] Бернард Уильямс, Проблемы самости (Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1973), 226.

[5] Nel Noddings, Philosophy of Education 3 ^rd Edition (Boulder: Westview Press, 2012), 178 и Забота: женский подход к этике и нравственному воспитанию (Berkeley: University of California Press, 2013) , 5.

[6] Иммануил Кант, Основы метафизики морали, 4: 421.

[7] Там же. , 4: 422.

[8] Здесь я использую элементы интерпретации формулы универсального закона как Онорой О’Нил, так и Кристин Корсгаард; см. главу 5 книги О’Нила (Нелл) Acting on Principle (Нью-Йорк: Cambridge University Press, 1975) и главу 3 книги Корсгаарда Создание королевства концов , Кембридж: Cambridge University Press, 1996).

[9] Иммануил Кант, Основы метафизики морали, 4: 429.

[10] Замечание, сделанное Алланом Вудом в его книге, Kantian Ethics (Cambridge: Cambridge University Press, 2008), 90-93.

[11] Иммануил Кант, Критика практического разума, 5:43. Относительно идеи морального закона как рациональной интуиции см. Ральф Уокер, «Рациональный императив: Кант против Юма» в Proceedings of the British Academy LXXIV (1988), 113-133.

[12] Иммануил Кант, Доктрина добродетели, 6: 387 и Критика практического разума, 5:73.

[13] Иммануил Кант, Доктрина добродетели, 6: 388.

[14] Там же, 6: 386-387.

[15] Оказывается, он классифицирует это как долг любви к другим и обязанность вносить свой вклад в их счастье, но, вероятно, он имеет в виду обе великие цели, поскольку, казалось бы, они достигаются обеими.

[16] Иммануил Кант, Доктрина добродетели, 6: 457.

* Это эссе получило первый приз на конкурсе эссе DLCC 2016 года.

цитат о сострадании — ICCO

Дело против сочувствия — Vox

Кто может быть против сочувствия? Если наша моральная интуиция в чем-то согласуется, разве дело не в том, что сочувствие к другим людям — это хорошо? Какой вред может принести отождествление с мыслями и чувствами других людей?

По словам Пола Блума, профессора психологии Йельского университета, большинство из нас совершенно не правы в отношении сочувствия.Автор новой книги под названием Against Empathy , Bloom использует клинические исследования и простую логику, чтобы доказать, что сочувствие, каким бы благонамеренным оно ни было, является плохим руководством для моральных рассуждений. Хуже того, по мере того, как люди и общества выносят этические суждения на основе сочувствия, они становятся менее чувствительными к страданиям все большего и большего числа людей.

«Я хочу обосновать ценность сознательного, обдумывающего мышления в повседневной жизни, утверждая, что мы должны стремиться использовать голову, а не сердце.Такова мольба Блум на первых страницах книги. Далее следует четко аргументированный трактат об опасностях благих намерений.

Я сел с Блумом, чтобы поговорить о его доводе против сочувствия. Чтобы быть совершенно прозрачным, я прочитал книгу Блума и вступил в этот разговор с изрядной долей скептицизма. Я долгое время считал сочувствие основой человеческой солидарности (по причинам, которые я объясню ниже). Так что, если он прав, то я ошибался практически всю свою жизнь.

Прочитав его книгу и вовлекая его в этот разговор, я думаю, что он (в основном) прав.

Шон Иллинг

Как вы определяете сочувствие? И чем это отличается, скажем, от сострадания или сочувствия?

Пол Блум

Это отличный вопрос, потому что многие люди приходят в ужас, когда видят мой заголовок. Я пришел к выводу, что под сочувствием люди подразумевают разное. Некоторые люди считают, что сочувствие означает все хорошее или моральное, или доброту в каком-то общем смысле.Я не против. Есть еще одно чувство эмпатии, более узкое и связанное с пониманием других людей. И я говорю не об этом. Я думаю, что понимание людей важно, но это не обязательно сила добра. Это также может быть сила зла.

Под сочувствием я подразумеваю чувство чувств других людей. Итак, если вам больно, и я чувствую вашу боль — я сочувствую вам. Если вы беспокоитесь, я заберу ваше беспокойство. Если тебе грустно, а я понимаю твою печаль, я проявлю сочувствие.И это отличается от сострадания. Сострадание означает, что я придаю значение вашей заботе, я ее ценю. Я забочусь о тебе, но мне не обязательно улавливать твои чувства.

Многие люди думают, что это просто словесное различие, что это не имеет особого значения. Но на самом деле в моей книге есть много доказательств того, что сочувствие и сострадание активируют разные части мозга. Но что более важно, у них разные последствия. Если я сочувствую вам, будет больно, если вы страдаете.Это будет утомительно. Это заставит меня избегать вас и не помогать. Но если я сочувствую тебе, я буду воодушевлен. Я буду счастлив и постараюсь сделать твою жизнь лучше.

Шон Иллинг

Я принимаю все, что вы только что сказали, но сочувствие все еще кажется мне в значительной степени положительным — или полезным — эмоцией. Можно утверждать, что сочувствие на самом деле открывает дверь большему состраданию.

Пол Блум

Я особенно люблю сочувствие, его роль в принятии решений.У сочувствия есть определенные особенности дизайна, которые делают его позитивным в определенных ограниченных обстоятельствах. Если вы и я — единственные люди на земле, и вам больно, и я могу помочь вам и избавить вас от боли, и я испытываю к вам сочувствие и поэтому делаю вашу жизнь лучше, сочувствие сделало кое-что хорошее. Но реальный мир далеко не так прост. Недостатки эмпатии в дизайне связаны с тем, что она действует как прожектор. Он приближает вас. Но прожекторы освещают только то, на что вы их указываете, и по этой причине сочувствие является необъективным.

Я, скорее всего, сочувствую тебе, красивый белый парень, но к кому-то отталкивающему или пугающему я не сочувствую. На самом деле я гораздо меньше сочувствую людям, которые не принадлежат к моей культуре, которые не разделяют мой цвет кожи, не разделяют мой язык. Это ужасный факт человеческой природы, и он действует на подсознательном уровне, но мы знаем, что это случается. Десятки, а возможно, сотни лабораторных экспериментов по изучению эмпатии, и они обнаруживают, что эмпатия настолько предвзята, насколько это вообще возможно.

Вторая проблема — это неграмотность. Сочувствие приближает меня к одному, но не учитывает разницу между единицей и 100 или единицей и 1000. Именно из-за сочувствия мы часто больше заботимся об одном человеке, чем о 100 или 1000 человек, или о пропавшей без вести привлекательной белой девушке мы заботимся больше, чем о 1000 голодающих детей, которые не выглядят так, как мы, или живем там, где мы не видим. не живу.

Так что это может показаться приятным, но сочувствие часто приводит нас к глупым и неэтичным решениям.

Шон Иллинг

Обязательно ли эмпатия в центре внимания? Должен ли он быть ориентирован на одного или двух человек одновременно? Является ли это частью структуры эмпатии или просто наиболее частым проявлением?

Пол Блум

Я думаю, что это часть эмпатии. Сочувствие, когда мы говорим о нем, означает: «Я ставлю себя на ваше место». Итак, со сколькими людьми вы можете это сделать? Что ж, может я смогу сделать это с тобой и с каким-нибудь другим парнем одновременно. Вы чувствуете разные вещи, и я как бы держал их в голове.Могу ли я сделать это для 10, 12 или 100 человек? Нет. Может быть, всемогущий бог мог бы это сделать, мог сочувствовать каждому живому существу. Но обычно мы увеличиваем один.

И поэтому это отличается от морали в целом. Когда я делаю моральное суждение, я могу принять во внимание, что если я сделаю это, 10 человек пострадают, но тысяча человек получит пользу. А что касается здравоохранения, контроля над оружием или чего-то подобного, вы имеете дело с числами.

Но сочувствие по самой своей природе похоже на прожектор.

Шон Иллинг

Итак, вы считаете, что сочувствие — не только плохой ориентир для моральных рассуждений; это действительно делает людей — и мир — хуже?

Пол Блум

Я считаю, что сочувствие прекрасно ко всему. Например, это прекрасный источник удовольствия. Радость художественной литературы исчезла бы, если бы мы не могли на каком-то уровне сопереживать персонажам. Большая часть нашей близости исчезнет. Я считаю, что сочувствие занимает центральное место в сексе. Он отлично подходит для самых разных вещей.

Однако в области морали сочувствие сбивает нас с пути. Нам будет намного лучше, если мы откажемся от сочувствия и станем рациональными рассуждающими, мотивируемыми состраданием и заботой о других.

Шон Иллинг

Можете ли вы привести пример того, как эмпатия пошла не так в повседневной жизни?

Пол Блум

Я дам спорное, а затем менее спорное. Спорный вопрос касается роли сочувствия в нашей системе уголовного правосудия, особенно заявлений потерпевших.Во многих штатах, но не во всех, есть заявления потерпевших, и эти заявления потерпевших позволяют людям говорить о том, что с ними произошло, и каково было, когда член их семьи умер или когда на них напали; они часто определяют приговор.

Я не мог представить себе лучшего рецепта для предвзятости и несправедливых приговоров, чем этот. Если жертва — красноречивая, привлекательная белая женщина, она будет намного сильнее, чем если бы жертва была угрюмым афроамериканцем, который не любит говорить о своих чувствах.Вы внезапно превращаете глубокие вопросы о том, как наказать преступников, в вопрос о том, насколько я чувствую к этому человеку передо мной? Так что предвзятость была бы невероятно сильной. Так что это первый случай.

Дело два касается Дональда Трампа. Риторика Трампа об иммигрантах и ​​мусульманах часто оформлялась, особенно в начале его кампании, с точки зрения страданий людей. Он действительно рассказывал эти истории. На своих митингах он рассказывал истории жертв изнасилований и расстрелов. Он рассказывал истории о людях, потерявших работу.И он апеллировал к сочувствию сторонников, чьи заботы касались в основном их собственного племени.

Триста лет назад Адам Смит заметил, что когда вы чувствуете сочувствие к кому-то, кто подвергся жестокому обращению или нападению, это выливается в гнев и ненависть к тем, кто совершил насилие. И я думаю, что мы постоянно видим это в реальном мире. Когда кто-то хочет, чтобы вы выгнали кучу людей из своей страны или вступили в войну, они расскажут вам по-настоящему печальную историю о каком-то бедном человеке, который похож на вас и каким-то образом стал жертвой.Иногда история ложная, иногда правда, но это тот случай, когда сочувствие действительно идет не так.

Шон Иллинг

Я нахожу ваши широкие аргументы в пользу сочувствия убедительными, но я думаю, что ваша критика не так хороша в отношении межличностных отношений или динамики родитель-ребенок. На каком-то уровне разве мы не обязаны больше заботиться о людях, которых мы любим, или о людях, которых мы называем друзьями? И если это правда, разве для этого не требуется что-то вроде сочувствия?

Пол Блум

Это отличный вопрос.У меня есть целая глава, в которой я борюсь с этим. Многие из моих книг похожи на «так оно и есть, чувак». Но у меня есть глава об интимных отношениях, где я борюсь именно с этими вопросами. Он идет в двух направлениях. Итак, одно направление — «сочувствие предвзято, оно играет фаворитов», но есть некоторые предубеждения, которые не кажутся плохими. Я люблю своих детей намного больше, чем люблю тебя, и мне не стыдно за это. Не думаю, что совершаю моральную ошибку. И я не считаю ошибкой больше заботиться о своих друзьях и семье, чем о незнакомцах.

Думаю, я ошибаюсь, если мне небезразличны белые люди больше, чем темнокожие. Но друзья и семья? Это кажется правильным. В этом смысле предвзятость сочувствия — не такая уж проблема. Но я думаю, что отраженная предвзятость — это просто более общая предвзятость. Если бы ты лишил меня сочувствия, я бы все равно любил своих детей. Потому что все остальные эмоции идут в том же направлении. В таком случае, я думаю, предвзятость сочувствия сама по себе не проблема.

Другая часть вашего вопроса заключается в том, что примеры, которые мы приводили до сих пор, касались вопросов политики — вступления в войну и заявлений жертв.Как насчет того, чтобы иметь дело с детьми, женой, друзьями? Разве вы не хотите сочувствовать им? И я думаю, что ответ на этот вопрос неоднозначен. Я думаю, что часто ответ будет отрицательным.

Предположим, вы пришли ко мне и испугались, вы беспокоитесь. Вы действительно хотите, чтобы я тоже забеспокоился? Вы хотите, чтобы я посочувствовал вашей тревоге, не только понял, но и почувствовал ее? По-видимому, нет. Вы хотите, чтобы я был спокойным. Если вы в депрессии, вы не хотите, чтобы я впал в депрессию. Тогда у вас две проблемы вместо одной.Вы хотите, чтобы я поднимал настроение, поднимал вам настроение, рассматривал ситуацию в перспективе.

Думаю, сочувствие, особенно положительные эмоции, есть. Если мы друзья и с вами случилось что-то замечательное, возможно, вы захотите, чтобы я разделил вашу радость, не просто радовался, что с вами все хорошо, но на самом деле поделился своими позитивными чувствами. Я не вижу в этом ничего плохого.

Шон Иллинг

Вы провели интересное различие между чувством и пониманием, и вы уже упоминали об этом ранее.Интересно, не могли бы вы немного распаковать это? Вы хотите сказать, что быть чутким — значит чувствовать то, что кто-то чувствует, а не просто понимать это или относиться к этому каким-то образом?

Пол Блум

Для моего аргумента очень важно, что это две разные вещи. Все согласны с тем, что чтобы быть хорошим человеком, нужно понимать других людей. Вы не можете купить кому-нибудь подарок на день рождения, если не понимаете его на каком-то уровне. И нельзя сделать ребенка счастливым, если не понимаешь ее.Как мы уже говорили в начале, понимание также необходимо, если вы хотите разрушить чью-то жизнь, если вы хотите соблазнить, обмануть или замучить. Но понимание все еще кажется необходимым условием для совершения добра. Так что, если выясняется, что понимание и чувство по сути связаны друг с другом, я не могу возражать против сочувствия. Но они не запутаны. Вы легко можете найти диссоциации.

Одно из таких отстранений — компетентный психопат. Так что некоторые психопаты не так впечатляют, как вы думаете.Они просто облажались. Но некоторые психопаты действительно хорошо ладят с другими людьми. Они действительно хорошо ладят с другими людьми, потому что понимают их. Они знают, чего вы хотите. Они знают, что тебе нравится. Они знают вас лучше, чем вы сами, но им плевать. Они могут причинить вам сильную боль и не моргнуть.

Шон Иллинг

Видите ли вы хоть какую-то социальную пользу в сочувствии?

Пол Блум

Я думаю, что это приводит нас к неправильным моральным решениям, но часто люди хотят этого.Во многих случаях люди хотят, чтобы другой человек почувствовал то же, что и они. Некоторые случаи являются случаями морального убеждения, когда я хочу, чтобы вы убедили вас помочь мне и заставить вас сделать то, что мне нужно, чтобы вы почувствовали то, что я чувствую. Мой ребенок в больнице. Мне нужны деньги на операцию. Как бы вы себя чувствовали? Я пытаюсь мотивировать это как часть убеждения.

Шон Иллинг

Я понимаю вашу точку зрения, что сочувствие часто носит трайбалистический характер, но должно ли быть так, или это то, что есть у большинства людей большую часть времени? Представьте себе буддийского монаха или кого-то, кто регулярно медитирует на сострадание.Сочувствие в этих случаях не направлено на конкретных людей. Я утверждаю, что проявленное таким образом сочувствие — это ориентация, а не эмоция, направленная на кого-то или что-то.

Пол Блум

Это два разных вопроса. Монахи интересны. В своей книге я говорю о монахах, медитации и буддизме. Они действительно предостерегают вас от сочувствия. Говорят, чтобы понять то, о чем вы говорите, чтобы добраться туда, где вы есть, вы должны отказаться от сочувствия и почувствовать любовь и сострадание, любящую доброту.Но не пытайтесь залезть людям в головы. Это вас утомит. Это вызовет всевозможные проблемы.

Есть некоторые свидетельства того, что медитативная практика и медитация осознанности делают вас более милым человеком. Четких доказательств этому нет, но аргумент состоит в том, что посредничество делает вас более сострадательным, уменьшая ваше сочувствие, поэтому вы можете помочь, не чувствуя страданий.

Вот аналогия, которую я привожу: разве не прискорбно, что люди в подавляющем большинстве любят вкусную и жирную пищу? Почему им не нравится есть протеиновый порошок или шпинат днем ​​и ночью? Можете ли вы сказать, что невозможно иметь человека, который ненавидит мороженое с фруктами и стейки и любит жевать протеиновый порошок? Разве невозможно иметь кого-то, кого сексуально возбуждают не привлекательные молодые люди, а сексуально возбуждают добродетельные люди? Возможно ли, что есть люди, которые злятся только на глобальное потепление, но если бы вы отрубили им руку, они бы совсем не возражали? Я не знаю.Я не думаю, что мы такие существа.

Я вступил в дискуссию с британским ученым по поводу израильско-палестинского конфликта. Он говорит, что проблема в недостаточном сочувствии. Я сказал, что проблема в излишнем сочувствии. Он говорит, но разве вы не можете представить себе человека, израильтянина, который испытывает такое же сочувствие к палестинцам, как и к своей собственной семье? Я мог это представить. Это просто не то, как мы обычно работаем.

Шон Иллинг

Я всегда чувствовал, что идентификация с чужим страданием является ключевым стимулом для человеческой солидарности, а сочувствие — это врата к признанию общности опыта.Если мы хотим радикально перейти от солипсизма к коллективному сознанию, разве нам не нужно что-то вроде сочувствия?

Пол Блум

Я бы не сказал с уверенностью, что это неправильно. В некотором смысле, в той мере, в какой эмпатия может это сделать, это следствие, а не причина. То есть, если вы ставите себя на чье-то место — человека из Африки, транс-индивида, нечеловека, кого-то, к кому вы иначе не относитесь, вы уже должны признать его как личность. Сочувствие не похоже на волшебство.

Эмпатия — это психологический процесс воображения. По сути, вы выбираете совершить этот творческий скачок. Но это моральный выбор. Сочувствие — это всего лишь один из способов ее разыгрывания. Но тогда вопрос в том, нужно ли вам это разыгрывать? Я думаю о революциях в области прав человека в наше время. Резкое изменение отношения к геям и, совсем недавно, резкое изменение отношения к трансгендерам.

Я не убежден, что все, кто изменился, или все, кто признает эти права, эти группы, которые в других отношениях включены, делают это, потому что они представляют себе, на что это похоже.Я представляю, каково быть мужчиной, который хочет заняться сексом с другим мужчиной и не может жениться. Я представляю, каково быть человеком с пенисом, который идентифицирует себя как женщину. Может, я так и сделаю. Может, нет. Может, я просто говорю: я слышу ваши аргументы о правах человека, и нет причин их лишать.

Шон Иллинг

Возможно, лучше думать о сочувствии как о инструменте, а не как о добродетели. Его можно использовать как во благо, так и во вред, в зависимости от человека, с которым оно применяется.Как вы говорите, аферисты чрезвычайно сочувствуют, поэтому они так эффективны. Кто-то вроде Далай-ламы также эмпатичен, только его сочувствие направлено на гораздо лучшие цели.

Пол Блум

Я думаю, что когда дело доходит до морального рассуждения, сочувствие — просто плохая идея. Это просто добавляет предвзятости, невежества и неразберихи. Но да, когда дело доходит до моральной мотивации, сочувствие можно использовать как инструмент. Если я хочу, чтобы вы помогли ребенку, я могу сказать: посмотрите на семью ребенка, я могу это сделать.Если я хочу, чтобы вы линчевали афроамериканцев на Юге, я могу сказать: посмотрите на этих изнасилованных белых женщин, почувствуйте их боль, пошли! Это инструмент.

Я считаю, что есть более надежные и лучшие инструменты.

Шон Иллинг

В другом месте я утверждал, что привилегия может ослеплять привилегированных, и что это большая причина, по которой люди не замечают роли удачи в их собственной жизни и, что более важно, роли неудач в жизнях других. .Очевидно, что политические последствия этого ужасны. Я всегда понимал, что это аргумент в защиту сочувствия.

Я ошибаюсь?

Пол Блум

Я никогда не думал об этом таким образом. На самом деле я думаю, что попытки сочувствия могут усугубить ситуацию. Один мой друг, еще один белый парень, рожденный в привилегированном положении, однажды очень честно сказал: «Я действительно не понимаю, почему бедные люди поступают так или делают то». Если бы я был на их месте, я бы сделал то, то и так далее.”

Вы можете возразить, что он просто недостаточно сочувствует; если бы он полностью осознавал, что такое отсутствие правильного образования и так далее, возможно, тогда он бы понял. Интересно, можно ли оценить случайность и слепую удачу не через сочувствие, а через более широкое понимание.

Я не совсем уверен, но это отличный вопрос.

Шон Иллинг

Я не разделяю эту точку зрения, но есть некоторые, кто думает, что вы слишком сильно доверяете чистому разуму как руководителю нравственности.В какой-то момент разве вам не нужно вкладывать в это ценности или эмоции? В конце концов, вы легко можете обосновать свой путь к евгенике или другому отвратительному мировоззрению.

Пол Блум

Я различаю. Я думаю, что причина — это то, как мы приходим к выводам и, в частности, как мы достигаем определенных целей. Какие цели вы добиваетесь, могут быть получены из разума, основанного на некоторых других целях, но в конечном итоге они не определяются разумом. Я мог бы сказать, что хочу сделать мир лучше, и вот как мы должны это сделать.И вы можете бросить мне вызов и сказать, почему вы хотите сделать мир лучше. Я просто хочу сказать, я просто делаю. Итак, разум должен где-то закончиться.

Меня больше всего интересуют случаи, когда рациональные люди преследуют одни и те же цели, и тогда возникает примерно вопрос, как их достичь. И в этом я считаю, что разум лучше эмоций.

История изначально была опубликована 19 января 2017 года.

Как мы воспринимаем «более сострадательную» медицинскую этику?

Как мы воспринимаем «более сострадательную» медицинскую этику?

Dr Paulina Taboada
Profesor Centro de Bioetica
Pontificia Universidad Catolica de Chile
Alameda 340 Correo Central 1
Сантьяго, Чили

В своей книге «Переосмысление жизни и смерти» (1994) Питер Сингер защищает тезис о том, что перед технологическим развитием современной медицины традиционные этические теории потерпели крах.Вся книга задумана как демонстрация несогласованности между традиционной этикой и реальной практикой современной медицины. В самом деле, именно для того, чтобы указать на несоответствие между реальными «чувствами» и образами действий медицинских работников и традиционными этическими теориями, Сингер (1994, стр. 6) приводит доводы в пользу «новой, более сострадательной медицинской этики». , [это] предложит практические решения проблем, которые мы сейчас считаем неразрешимыми, и позволит нам действовать сострадательно и гуманно там, где наша этика теперь ведет нас к результатам, которых никто не хочет.”

Короче говоря, Зингер критикует, что биоэтика должна более ценить реальный опыт практикующих врачей и более внимательно относиться к контексту, в котором врачи, медсестры, пациенты и другие люди переживают свою моральную жизнь, например роли, которые они играют, отношения, в которых они участвуют, их ожидания и ценности, которые они лелеют. Отношения врача и пациента не являются ни историческим, ни культурным, ни абстрактным рациональным понятием; люди всегда связаны между собой, всегда являются членами сообществ, погружены в традиции и принадлежат к определенной культуре.

Таким образом, Сингер (1994) предполагает, что сострадание должно играть важную роль в определении конкретного содержания этических принципов в современной медицине. По словам Зингера, «гуманная и сострадательная» этика приведет к радикальному изменению основных этических принципов, которые традиционно составляли основу медицинской практики. В явной оппозиции к этому традиционному медицинскому обязательству он предлагает (Singer, 1994, p. 190–206) заменить эти «традиционные» принципы следующими пятью «новыми заповедями»:

1.«Признайте, что ценность человеческой жизни варьируется;
2. Возьмите на себя ответственность за последствия своих решений;
3. Уважать желание человека жить или умереть;
4. Рождайте детей, только если они нужны; и
5. Не допускайте дискриминации по признаку вида ».

Хотя я не могу согласиться с практическими выводами Зингера, я считаю, что сострадание является важным моментом «жизненного этического опыта» специалистов здравоохранения. Действительно, сострадание — важный элемент эмоционально-познавательной реакции на страдания другого человека.Этически значимые измерения страдания прежде всего переживаются через сострадание. Более того, этот опыт сам по себе уже является моральной реакцией на страдание и, следовательно, дает возможность понять самого человека с этической точки зрения. Следовательно, медицинская этика должна учитывать этот исконный опыт профессионалов здравоохранения. Тем не менее, я покажу, что подлинно «сострадательная» медицинская этика не приводит к выводам Зингера.

Термин «сострадание» обычно понимается как синоним жалости.Тем не менее, я использую его здесь не так. Работая с Догерти и Пуртило («Долг врачей сострадания. Кембриджский ежеквартальный вестник этики здравоохранения», 1995, 4, 426–433), я бы скорее определил это как «добродетель, благодаря которой у нас появляется сочувственное сознание того, что мы разделяем страдания и страдания другого человека». человек и на этой основе склонны предложить помощь в облегчении и / или переживании этих страданий. Следовательно, есть два ключевых элемента сострадания: 1) способность и готовность войти в ситуацию другого человека достаточно глубоко, чтобы получить представление о пережитом человеком переживании страдания; и 2) добродетель, характеризующаяся желанием облегчить страдания человека или, если это невозможно, поддержать его, пережив его опосредованно.»(Стр. 427)

Следовательно, сочувственный ответ, по-видимому, включает, по существу, как пассивный, так и активный момент. Главный пассивный момент — это точка, в которой «касаются» свободного центра предмета перед лицом страданий товарища. Тем не менее, этот довольно пассивный момент предполагает, что субъект способен уловить страдания другого человека в своей инаковости. И это цепляние не кажется просто «пассивным». Он предполагает некоторое свободное отношение и предрасположенность субъекта, например открытость, способность слушать и т. Д.С другой стороны, сочувственный ответ не кажется завершенным в тот момент, когда субъект осознает страдания другого человека. Для того, чтобы сострадательный ответ был подлинным, кажется, требуется еще один «активный» момент, а именно момент, когда субъект принимает свободное решение фактически сделать все, что в ее силах, чтобы преодолеть или облегчить страдания другого человека. Другими словами, будучи эмоционально и когнитивно «тронутым» страданием другого человека, субъект должен «двигаться» в конкретных действиях.

Здесь возникает вопрос, что значит быть сострадательным человеком. Сострадание нельзя рассматривать только как эмоциональную реакцию перед лицом страдания. Как уже говорилось, сострадательный ответ включает в себя оба пассивных активных момента. Для сострадания необходимо самоотверженное отношение к другому; постоянная готовность выполнять основные действия, соответствующие реальности сострадания, и все другие действия, которые проистекают из него и которым оно придает их надлежащий характер.Тогда становится ясно, что сострадание можно представить — в некотором экзистенциальном смысле — как состояние сознания и установку со стороны человека. Другими словами, сострадание можно рассматривать как действие, а также как постоянную склонность (габитус), из которой происходят определенные действия. Таким образом, мы должны рассматривать сострадание в этом «потенциальном» смысле, то есть готовность совершать определенные действия, которые мы можем назвать «сострадательным отношением». Проще говоря, мы можем сказать, что отношение — это активные отношения, но еще не действие.Это означает «занять позицию» и быть готовым действовать в соответствии с ней.

Сострадание, понимаемое как моральная добродетель, в первую очередь направлено на человека, а во вторую — на ее страдания. Поскольку это влечет за собой готовность эффективно облегчить страдания человека, это требует раскрытия соответствующего опыта или «умения». И очевидно, что человеческие страдания имеют много разных источников. С этой точки зрения медицинские вмешательства, способные принести пользу тяжелобольному, нельзя в узком смысле понимать как те, которые могут оказывать определенное физиологическое воздействие на организм человека, что, несомненно, является важной целью медицинской помощи.Но медицинские обязательства по отношению к страдающему человеку достигают гораздо большего, чем его тело. А в контексте паллиативной помощи особым источником человеческих страданий является естественный страх человека перед неминуемой смертью, проистекающий из самого клинического состояния. Таким образом, медицинские работники должны развивать особую чуткость к этим аспектам, позволяя своим пациентам задуматься о своем моральном долге принять смерть и получить необходимую психологическую и духовную помощь, если они того захотят. Это потребует, помимо прочего, осознания важности сохранения состояния сознания пациента, если это позволяют клиническое состояние и терапевтические цели.

Если верно, что сострадание в первую очередь направлено к человеку в силу ее страданий, и только во вторую очередь — к ее страданиям, как сказано выше, то мы можем сделать еще два практических вывода. Если медицинское вмешательство считается соразмерным, уважение к достоинству каждого человека потребует от нас выполнения этой меры. С другой стороны, в ситуациях крайних и продолжительных страданий по-настоящему сострадательное отношение убережет медицинских работников от соблазна ускорить смерть, чтобы облегчить страдания своих пациентов.Это так, потому что акт истинного сострадания не может устранить его основной объект (человека), чтобы устранить ее страдания. Напротив, сострадательное отношение может раскрыть поставщикам медицинских услуг способ, которым их компетентные медицинские знания могут наилучшим образом использоваться для смягчения страданий таким образом, чтобы действительно уважать жизнь и достоинство каждого человека, даже в событиях, связанных с неизбежной смертью.

Д-р Паулина Табоада, доктор медицинских наук
Паллиативная помощь и биоэтика

Что такое сострадание и как его измерить? Обзор определений и мер

https: // doi.org / 10.1016 / j.cpr.2016.05.004Получите права и контент

Основные моменты

•

Сострадание признано важным во многих секторах общества.

•

Отсутствует консенсус в отношении определения, и существует несколько показателей, оцениваемых самим собой / наблюдателем.

•

Пять элементов сострадания предлагаются после объединения существующих определений.

•

Психометрические свойства показателей можно улучшить, ограничив их полезность.

•

Необходим новый критерий сострадания с устойчивыми психометрическими свойствами.

Abstract

Важность сострадания широко признана, и ей уделяется все больше внимания в исследованиях. Тем не менее, нет единого мнения по поводу определения и мало психометрически надежных показателей этого конструкта. Без согласованного определения и адекватных мер мы не можем изучать сострадание, измерять сострадание или оценивать, эффективны ли вмешательства, направленные на повышение сострадания.В ответ в этой статье предлагается определение сострадания и предлагается систематический обзор самооценок и оценок наблюдателя. После объединения существующих определений мы предлагаем, что сострадание состоит из пяти элементов: признание страдания, понимание универсальности человеческого страдания, чувство страдания человека, терпимость к неприятным чувствам и мотивация действовать / действовать для облегчения страдания. Был проведен поиск в трех базах данных (Web of Science, PsycInfo и Medline), и девять показателей были включены и оценены по качеству.Оценки качества варьировались от 2 до 7 из 14 с низкими оценками из-за плохой внутренней согласованности субшкал, недостаточных доказательств для факторной структуры и / или неспособности исследовать эффекты нижнего / верхнего пределов, надежности повторного тестирования и дискриминантной валидности. Мы называем наше пятиэлементное определение и, если оно поддерживается, развитием меры сострадания, основанной на этом рабочем определении и демонстрирующей адекватные психометрические свойства.

Ключевые слова

Сострадание

Самосострадание

Мера

Систематический обзор

Определение

Рекомендуемые статьиЦитирующие статьи (0)

© 2016 Авторы.Опубликовано Elsevier Ltd.

Рекомендуемые статьи

Цитирующие статьи

Почему сострадание имеет значение — воспитание сердца Воспитание сердца

Какова роль сострадания в образовании? Знание разницы между правильным и неправильным не дает никаких гарантий, что человек будет действовать морально, утверждали как научные, так и созерцательные докладчики на Диалоге.

Вот почему так важно понимать корни сострадательного поведения и то, как такое поведение может развиваться и воплощаться в жизнь среди учащихся, родителей, учителей и общества в целом.Докладчики подчеркнули, что необходимо развивать как навыки нравственного мышления, так и склонность к заботе и состраданию.

Сострадание, основанное на личных интересах

Некоторые люди думают, что этические взгляды в первую очередь означают способность морально рассуждать о добре и зле, но одних моральных рассуждений недостаточно для этической жизни, утверждал буддийский монах Достопочтенный Матье Рикар.Рикар — давний переводчик французского Далай-ламы и автор нескольких пользующихся спросом книг о пересечении буддизма и западной интеллектуальной традиции.

Он процитировал исследование 2011 года, в котором следователи опросили школьных хулиганов, жертв издевательств и защитников жертв, чтобы определить их уровень моральной компетентности и сострадания. Согласно опубликованному отчету об исследовании, «как хулиганы, так и защитники демонстрировали высокую моральную компетентность», но хулиганы были «ужасающе несовершенными в отношении своего морального сострадания.«Обидчики знали разницу между добром и злом, — объяснил Рикар, но, тем не менее, они запугивали, потому что им не хватало сочувствия или сострадания к благополучию своих жертв. Рикард подчеркнул, что у сострадания есть как аффективная, так и когнитивная стороны. «Эти двое — аффект и мудрость — должны идти вместе», — объяснил он.

Далее он описал, как человек развивает такую ​​сострадательную заботу посредством поэтапного процесса, который трансформирует узкий эгоизм в альтруистическую заботу о других.Преобразование начинается с осознания нашего собственного глубокого желания достичь счастья и избежать страданий. («Никто не просыпается утром со словами:« Могу ли я страдать весь день! »- подчеркнул он.) Нам необходимо углубить это понимание посредством размышлений, чтобы затем мы предприняли последующие шаги, необходимые для выполнения этого стремления. Мы должны прийти к пониманию причин страдания и на основе этого определить, какое поведение следует принять, а чего следует избегать.

Увеличить

Матье Рикар объясняет, как развивается сострадательная забота.

Фото Тензина Чойджора.

Затем мы применим те же рассуждения к другим. Так же, как я хочу достичь счастья и избежать страданий, то же самое верно и для других. Опять же, мы глубоко размышляем и усваиваем это. Мы развиваем это стремление проявлять сострадание к другим через практику. А затем мы анализируем, как наши действия влияют на благополучие и страдания других, и на основании этого решаем принять то поведение, которое приносит пользу другим, и отказаться от тех, которые причиняют вред.

Сострадание также не противоречит личным интересам, — добавил Туптен Джинпа, давний переводчик английского языка Далай-ламы и ведущий конференции. «Именно здесь подход Его Святейшества к поощрению сострадания настолько силен, — сказал он, — потому что то, что он делает, — это апелляция к побуждению человека к преследованию личных интересов. Он утверждает, что сострадание полезно для вас. Первый бенефициар сострадания — это вы сами. Действительно ли это действие или чувство приносит пользу объекту вашего сострадания, зависит от многих других факторов.Иногда вы протягиваете руку, и другой человек может ее не взять, но, с вашей стороны, вы уже испытали эту открытость и открытость ».

«Первый бенефициар сострадательного акта — это вы сами. Действительно ли это действие или чувство приносит пользу объекту вашего сострадания, зависит от многих других факторов. Иногда вы протягиваете руку, и другой человек может ее не взять, но с вашей стороны уже испытал эту широту и открытость.»
Туптен Джинпа

Чтобы подчеркнуть важность воспитания сострадательного поведения в начале жизни ребенка, Рикар в заключение привел четыре родительских метода, которые способствуют альтруистическому поведению у детей. К ним относятся выражение привязанности, моделирование альтруистического поведения, информирование детей о последствиях своих действий и предоставление им возможностей быть полезными другим. Такие практики, как медитация любящей доброты, также помогают детям со временем развивать сочувствие к другим, в том числе к тем, кто им не нравится.

Матье Рикар о роли родителей в воспитании у детей альтруистического поведения.

«Добротой, любовью, честностью, правдой и справедливостью по отношению ко всем другим мы обеспечиваем себе благо. Это не повод для сложных теоретических рассуждений. Это вопрос здравого смысла…. Мы можем отвергнуть все остальное: религию, идеологию, всю полученную мудрость.Но мы не можем избежать необходимости любви и сострадания ».
Далай-лама, Этика нового тысячелетия

Развитие сострадания: пробный запуск в лаборатории

Можно ли с помощью телефонного приложения развить сострадание, чтобы усилить сострадание и альтруистическое поведение по отношению к другим, кто страдает? Действительно ли сострадание податливо и измеримо? Вдобавок, может ли тренировка сострадания сработать, увеличивая самоподобие между собой и другим, кто страдает? В своем выступлении психолог Сона Димиджян описала исследование, которое она и ее коллеги провели, чтобы изучить влияние стандартизированного тренинга на сострадание на воспринимаемое самоподобие людей страдающему человеку, а также на их альтруистическое поведение в виде денежных пожертвований организациям, которые может реально помочь страдающему человеку.

Исследователи пригласили участников в лабораторию, где им рассказали истории и показали фотографии бездомных или тяжело больных детей, — рассказал Димиджян. Исследователи задали участникам ряд вопросов, например: «Как вы относитесь к ребенку?» и «Как вы думаете, насколько похожи ценности или статус ребенка в обществе на ваши собственные?» Затем ученые дали каждому участнику по сто долларов. Участник мог либо оставить деньги себе, либо передать их в благотворительный фонд, который поможет детям.(«На самом деле мы пожертвовали благотворительным организациям», — сказал Димиджян.)

Сона Димиджян рассказывает Далай-ламе о своем исследовании сострадания.

Фото Тензина Чойджора.

Затем участники периодически возвращались в лабораторию в течение месяца исследования, чтобы повторить упражнение. Кроме того, каждый день в течение четырех недель они смотрели на свой телефон фотографию одного из страдающих детей и слушали рассказ этого ребенка.Половине участников («группа сострадания») было поручено еще одно задание. Каждый день они слушали 20-минутный тренинг по состраданию в приложении на телефоне — четыре различных медитации, записанных известным учителем дзэн. Другая половина («контрольная группа») не участвовала в тренинге по состраданию.

Димиджян обобщил свои выводы в серии диаграмм, в которых сравнивались изменения в двух группах в ходе исследования.

• Пожертвования благотворительным организациям оставались неизменными в течение всего исследования для группы, прошедшей обучение состраданию, тогда как пожертвования со временем уменьшались для группы, не прошедшей обучение.
• В течение месяца группа сочувствия воспринимала себя все более похожей на детей. Не было изменений в восприятии самоподобия между изображенным ребенком и собой с течением времени у участников контрольной группы.
• Группа сочувствия сообщила об увеличении чувства нежности к изображенному ребенку за месяц. Контрольная группа не сообщила о такой смене нежных чувств.
• Группа сочувствия не сообщила об изменении чувства горя по поводу изображенного ребенка.Интересно, что стресс в контрольной группе со временем уменьшился.

Результаты впечатляют тем, что они показывают, что со временем те, кто проходил тренинг сострадания, чувствовали повышенную нежность по отношению к страдающему человеку и считали себя все более и более самоподобными. Это сопровождалось постоянной раздачей денег благотворительным организациям, которые могли помочь человеку в ходе исследования. В контрольной группе этих изменений не наблюдалось. Вместо этого они не чувствовали большей нежности или самоподобия, их отдача снизилась во время исследования, и даже страдание, которое они испытывали при просмотре изображения или слушании истории страдающего человека, уменьшилось со временем!

Димиджян предположил, что исчезновение чувства бедствия и пожертвований на благотворительность для контрольной группы может указывать на то, что контрольная группа испытала «своего рода усталость, которая может развиваться со временем, когда люди снова и снова подвергаются страданиям других без получить инструменты, чтобы знать, как реагировать.Группа сочувствия не показала этого падения, предполагая, что тренировка может служить защитой от этого оцепенения, в то же время она усиливает чувство нежности, самоподобия и альтруистической отдачи.

Сона Димиджян заключает: «Тренировка сострадания может повлиять на то, как мы думаем о других людях, и на нашу эмоциональную реакцию по отношению к другим».

Это исследование, по общему признанию, было небольшим, сообщила Димиджян, и проводилось оно в течение короткого времени, «но оно дает ключ к пониманию того, что тренировка сострадания может повлиять на то, как мы думаем о других людях, и на нашу эмоциональную реакцию по отношению к другим», — сказала она.Эти результаты еще раз подтверждают то, что ранее обсуждалось Рикардом и Розером, что когнитивные и аффективные компоненты сострадания податливы — их можно обучить.

В заключение Димиджян рассказала, что в прошлом году она преподавала педагогам курс, посвященный любви и состраданию в классе. Она поделилась результатами этих исследований со своим классом, и, по ее словам, результаты, казалось, их глубоко затронули. Учителя сказали ей, что нам дается так много инструментов для обучения чтению и математике, но нам не дается инструментов, как реагировать на страдания наших учеников и их семей.Димиджян сообщила, что один из педагогов сказал ей: «Эти практики сострадания необходимы всем педагогам, всем учащимся и всем людям. Сделать это доступным — даже обязательным — для всех педагогов могло бы иметь огромное влияние, чего мы еще не можем себе представить, — заметила она, — поэтому учителя жаждут такого воспитания сердца.

«Учителя жаждут такого воспитания сердца».
Сона Димиджян

Когда дело доходит до интеграции альтруистического сострадания как светской ценности в программы SEL, остается много вопросов.Тем не менее, акцент на этике на конференции был важным шагом вперед.

Когда Туптен Джинпа задал вопрос, не пора ли продвигать этическую программу Далай-ламы, Дженнифер Нокс, исследователь в области образования из Университета Эмори, быстро ответила. «Это срочность, которой больше нельзя избежать», — сказала она. Когда она и ее коллеги-учителя открыто используют этический язык Далай-ламы в классе, «[дети] абсолютно этого жаждут», — добавила она.«Они ждут нас. И они очень долго ждали ». (Чтобы узнать больше об учебной программе по социальному эмоциональному и этическому обучению, ссылки на которую см. В главе 5, см. Главу 5.)

Туптен Джинпа: Пришло ли время заняться вопросами этики напрямую?

Когда неделя подошла к концу, модератор Ричард Дэвидсон пообещал, что участники конференции продолжат свои усилия по помощи детям.«Нам нужно работать вместе всеми возможными способами, используя имеющиеся у нас навыки, чтобы довести это дело до масштабов как можно быстрее», — сказал он. Поблагодарив многих участников, которые сделали диалог возможным, президент Mind & Life Сьюзан Бауэр-Ву обратилась к Далай-ламе. «Наша глубочайшая благодарность», — сказала она. «Вы так щедро потратили свое время».

Далай-лама ответил, что это его долг и что каждый день он мечтает о том, чтобы его тело, речь и ум служили другим любым возможным способом.По его словам, каждую ночь перед сном он размышляет о своем дне. Когда он считает, что смог внести какой-то вклад, он чувствует себя счастливым. «Время — никакая сила не может остановить», а тратить свою жизнь «глупо, эгоистично» — пустая трата времени и ума, — предупредил он. «Используйте свою жизнь и свое время для некоторой помощи — некоторой службы — другим».

Анализ ключевых тем, обсуждаемых на Диалоге, и их значения для образовательной политики и практики представлен в Послесловии, а также шаги, которые ведущие конференции предприняли для продвижения своей работы.