Мораль в литературе это определение: Мегаэнциклопедия Кирилла и Мефодия

Мораль • Arzamas

Что такое хорошо в понимании древних греков и римлян

Рассказывает Андрей Россиус

Здравствуйте! Я редактор сайта Arzamas Ирина Калитеевская, и мы начинаем седьмую лекцию из курса, посвященного культуре античности. Как вы только что услышали, люди, читающие басни древнегреческого поэта Эзопа, не всегда могут понять, какую именно мораль он имел в виду. Конечно, в Античности это проблем ни у кого не вызывало — а значит, наши представления о добре и зле с тех пор довольно сильно изменились. Для того чтобы разобраться, как представляли себе хорошего человека обычные древние греки и древние римляне, мы обратились к Андрею Россиусу — доктору филологических наук, специалисту по античной философии.

Обе великие классические культуры дают нам достаточный материал для того, чтобы изучить два вида нравственных представлений, весьма несхожих между собой, которые, однако, еще сильнее отличаются от привычного нам уклада, находящегося под безусловным влиянием двухтысячелетней истории христи­анства. Греческая философия создала главнейшие и великие этические учения; само понятие «этика» как отдельный вид теоретической мысли — это создание греков, прежде всего Аристотеля, и сам термин «этика», то есть учение о нрав­ственной философии, принадлежит Аристотелю.

Аристотель. Римская мраморная копия с греческого бронзового оригинала работы Лисиппа около 330-х годов до н. э. Museo nazionale romano di palazzo Altemps; Wikimedia Commons

Уже начиная с Сократа мы наблюдаем рационализацию этических пред­ставле­ний. Сократ полностью интеллектуализировал эту сферу, и его знаменитые этические парадоксы — в частности, о том, что никто не может желать зла или творить зло добровольно — содержат в себе именно интел­лектуалистическое начало. Еще дальше пошел в этом направлении Платон, который доказывал, что благо может быть только абсолютным и поэтому нет никакой разницы между благом индивидуальным и благом вообще; поэтому вопрос о ценно­стях — ключевой вопрос этики — решается им в таком универ­салистском пла­не. Аристотель в гораздо более гибкой этической мысли создает эвдемонисти­че­скую этику  Эвдемонизм (от греч. eudaimonia — «счастье») — этическое направление, согласно которому смысл человеческой жизни заключается в стремлении к достижению счастья., которая учит человека тому, каким образом достичь счастья, и показывает, что, при всех различиях в понимании счастья между людьми разной степени подготовленности и интеллек­туального совершенства, можно установить некую иерархию и высшая степень счастья достигается тем, кто сумел достичь успеха в созерцательной жизни, в жизни, посвященной знанию. Стоики создают свое этическое учение вокруг пред­ставления о долге, о нрав­ственно должном. Эпикурейцам прина­длежит идеал безмятежной мудрости и способности мудреца пребывать в полнейшей независимости от внешних обстоятельств.

Сократ. Римская копия с греческого оргинала работы Лисиппа около 320-х годов до н. э. Glyptothek, Munich; Wikimedia Commons

Вся эта пестрота этической мысли возникла не на пустом месте. Естественно, фоном для деятельности каждого из великих мыслителей было то, что он мог встречать в повседневной жизни, в литературе и во всей традиции — так сказать, в воздухе культуры, которым он питался. Каков же этот культурный материал, какова эта нравственная мысль?

Она в древнейшее время, естественно, теснейшим образом оказывается связана с религией. Еще знаменитый английский ученый Эрик Доддс в середине XX ве­ка сформулировал до сих пор широко принятую теорию, которая противопо­став­­ляет два типа обществ: общество стыда и общество вины. Классическим об­ществом стыда в древнюю эпоху Доддс как раз и называет древних греков. В основе социального контроля в таком обществе лежат понятия гордости и че­сти. Главную роль в них играет то, как поступки выглядят — в отличие от ин­ди­­ви­дуальной совести, которая регулирует нравственную жизнь индивида в так называемых обществах вины, каковы в первую очередь все христианские общества.

И надо сказать, что те памятники, которые есть в нашем распоряжении, в це­лом — особенно если полагаться на первые впечатления — подтверждают это наблюдение. Мы видим, что гомеровский герой (а гомеровские тексты — это наш древнейший источник, к счастью весьма пространный, поэтому материала много) прежде всего желает превзойти других и завоевать почет в жизни и сла­ву после смерти. Связано это с тем, что представления о загробном существо­вании совсем не таковы, каковы они в христианстве.

Гомеровский герой, грек этой архаической эпохи, после смерти превращается в некую бледную тень: жизнь после смерти не продолжается, душа не умирает, но с утратой тела она может вести лишь убогое бесчувственное существование, без памяти, без способности вступать в общение с другими душами. Такое впе­чатление, что греки проводили в своей религии некий логический экспе­ри­мент: что будет с человеком, если останется его душа при удалении тела — тела как инструмента всей деятельности, всех восприятий, в том числе и восприя­тия зрительного, слухового, тела как инструмента мысли и чувств.

Такая перспектива, конечно, кажется довольно мрачной и неутешительной. Это означает, что рассчитывать на некую награду в загробном существовании никак не приходится. Поэтому главная забота героя (а герой — это человек, воплощающий некие общие чаяния, то есть это, видимо, некая идеализиро­ван­ная выжимка нравственных представлений любого человека древнейшей эпо­хи) заключается в том, чтобы в своей жизни успеть завоевать достаточный почет и славу, чтобы эта слава пережила его и осталась после смерти.

Мы находим массу подтверждений этому в гомеровских поэмах. Так, в «Или­аде» Гектор, главный защитник Трои, перед поединком просит в случае гибели вернуть его тело родным для погребения — и говорит, что «и слава моя не по­гиб­нет». При этом он полностью отдает себе отчет в том, что его гибель те­лесно фатальна, что, по сути дела, никакого продолжения не будет. Агаме­мнон отмечает, что даже Гектор, сколь он ни отважен, рад будет уцелеть и спа­стись от ужасной войны. И когда Гектор, наконец, погибает, душа его, говорит Гомер, отлетает к Аиду в загробный мир, оплакивая свою участь и расставаясь с юностью.

В знаменитом эпизоде гомеровской «Одиссеи» — посещении царства мерт­вых — Одиссей встречает погибшего героя Эльпенора, и душа его молит Одис­сея о том, чтобы тот позаботился о погребении его тела близ моря — на память и в назидание потомкам. В загробном мире ему дорого то, что связывало его с жизнью и что может напомнить о нем в этой жизни, даже если к жизни нет никакой возможности вернуться.

Моральным представлениям греко-архаической поры чужда идея всепро­щен­чества, прощения врагов: он не подставит другую щеку под удар. Знаменитая формулировка этого принципа, которую мы знаем из греческой трагедии, — это благоприятствовать друзьям и вредить врагам. Надо сказать, что эти пред­ставления, хотя они архаические по сути своей, продолжали жизнь свою и в бо­лее поздний, в классический период, когда уже появилась философия, и одно­временно с нею.

Мы находим формулировки этого у современника Платона, знаменитого афин­ского писателя и полководца Ксенофонта. Вот что говорит он в «Вос­помина­ниях о Сократе»:

«Достоинство человека видишь в том, чтобы друзьям делать больше добра, а врагам больше зла»  Пер. Сергея Соболевского.

Фукидид в своей «Истории» говорит:

«Кинемся яростно на злейших наших врагов, которые находятся в таком замешательстве и которых предает нам сама судьба! Проникнемся при этом убеждением, что в полном согласии с законными установлениями поступает тот, кто желает покарать обидчика, кто считает своим долгом утолить жажду мести, что отразить врага — чувство, которое врож­ден­но нам и которое доставит нам, как говорится, величайшее наслаждение»  Пер. Федора Мищенко.

У того же Ксенофонта мы слышим и во всей силе звучащее представление о сла­ве как о величайшем воздаянии и величайшей награде, которую способен получить человек в жизни. Вот что говорит он сам в автобиографическом по­вествовании о персидском походе:

«Ксенофонт, с одной стороны, был не прочь принять командование, полагая, что тем самым он добьется большего почета среди друзей, имя его получит больше блеска в его родном городе и, может быть, ему удастся принести какую-нибудь пользу войску. Подобные соображения побуждали его стремиться к единоличной власти. Но с другой стороны, когда он размышлял о будущем, таящем в себе неизвестность, и о про­истекающей отсюда опасности потерять уже заслуженную славу, он начинал колебаться»  Пер. Марии Максимовой.

В другом месте Ксенофонт говорит: «Самых приятных звуков — похвалы себе — ты не слышишь»  Пер. Сергея Соболевского, — и Ксенофонт, мыслитель чрезвычайно внимательный к этическим проблемам, написавший целую большую книгу о Сократе, бывший учеником Сократа, здесь тем не менее вполне верен старинным представлениям.

Даже прозвучавших цитат из Ксенофонта достаточно, чтобы убедиться в том, что мотивом при совершении нравственного выбора оказывается отнюдь не представление о какой-либо награде в загробной жизни за достойное пове­дение или же, наоборот, вера в неизбежное наказание за совершенное в этой жизни злодеяние. Нет, при нравственном выборе человеком в первую очередь движут соображения славы, соображения внешние и касающиеся судьбы его, в том числе загробной судьбы, именно в этом мире.

Это не означает, что греческим богам чужда роль носителей справедливости: нет, безусловно, они справедливы, но пути божественные совершенно неиспо­ведимы. И надеяться на бога не приходится. Справедливость их не нацелена на то, чтобы окормлять человечество, в отличие от Бога христи­анского. Чело­век должен в большей степени полагаться сам на себя, а не на божество. По­сему человек и не склонен бывает винить бога в своих неудачах и в собст­вен­ных дурных поступках, которые совершены в минуту заблуждения. Нет, у бо­гов есть свои интересы, и эти интересы никоим образом не соотносятся с интересами человека.

Отсюда вытекают две интересные особенности: с одной стороны, люди, не по­ла­гаясь на богов, имеют гораздо более выраженное собственное человеческое достоинство по сравнению с достоинством божественным. В литературе мы ви­дим множество примеров того, как человек оказывается способен на большее величие, на величие поступков и мыслей, нежели подчас довольно мелочные боги. А если говорить о героях как о воплощении неких нравственных чаяний обычного человека, то герой зачастую вступает и в состязание с богом, невзи­рая на то, что это состязание неизбежно ведет его к уничтожению.

Аполлон и Марсий. Картина Хосе де Риберы. 1637 год Аполлон наказывает Марсия сдиранием кожи за выигранное состязание в игре на флейте. Musées Royaux des Beaux Arts de Belgique

Другая сторона того же самого заключается в том, что обычный человек, как правило, предпочитает не вступать в конфликт с божеством. А так как грани­цы, за которыми начинается конфликт, неясны из-за того, что цели божества никому не известны, то в действие здесь неизбежно входит одна из главных греческих добродетелей, именуемая греческим словом sophrosyne, которое пере­водится на русский язык, в зависимости от эпохи и историко-культурного текста, по-разному — как «благоразумие», а в позднейшей христианской лите­ратуре как «целомудрие» (это, собственно, калька с греческого слова). Ну а для древнего периода, может быть, самым разумным переводом было бы, как пред­ложил знаменитый английский филолог Хью Ллойд-Джонс, «надежный путь мысли» — тот путь мысли, который заведомо не ведет ни к каким эксцессам.

Таким образом, греки не разделяют восточных религиозных представлений о том, что мир есть зло по своей природе, и жизнь — это зло. С другой стороны, точно так же чужды им и сверхоптимистическое представление (допустим, рус­соистское) о том, что мир всецело благостен. Они предпочитают идти по среднему пути. Отсюда существенно менее эмоциональный, даже в повсе­дневной жизни, подход грека к нравственным вопросам. Это подход куда более интеллектуальный: грек склонен взвешивать и отмерять, а не поддаваться непо­средственно чувствам, и поэтому ему совершенно не представляется ди­кой идея ответственности за поступок, которого он, может быть, и не со­вер­шал, потому что если справедливость была нарушена, допустим, его предками, то представление о том, что расплата даже в более поздних поколениях может быть справедливой, не вызывает у него никакого отторжения.

Точно так же и в суде вопрос о присутствии вины человека в совершенном им поступке отнюдь не играет той ключевой роли, какую он стал играть в современном судопроизводстве. Скорее важны последствия этих действий — и это объединяет судебный процесс с представлениями людей в повседневной жизни. Важны последствия того, что ты сделал, а не то, хотел ты хорошего или дурного. Ссылка на намерение, на незнание может в лучшем случае помочь спасти лицо, но никак не освободить человека от ответственности — даже в его собственных представлениях. И мы читаем, что, к примеру, сохранил нам Лисий, греческий оратор, в речи против Агората:

«Может быть, он скажет, что причинил столько несчастий против воли. А по моему мнению, господа судьи, если кто вам причинит большие несчастья, такие, выше которых ничего не может быть, хотя бы это было совершенно против его воли, это еще не причина, чтобы вам не наказывать его»  Пер. Сергея Соболевского.

Аристофану такое общераспространенное отношение позволяет сатирически восклицать в комедии «Осы»:

«О многочтимые, простите, боги, мне!

Ведь я нечаянно! Характер мой иной»  Пер. Адриана Пиотровского.

Итак, греки заботились о награде за свои дела, причем не после смерти, а уже при жизни. Награда эта — слава среди современников и память потомков. Для того чтобы заслужить ее, самое главное — это, во-первых, быть добрым к друзь­ям и мстительным к врагам, а во-вторых, быть благоразумным, чтобы не вызвать гнев богов и не навлечь беду на себя и своих потомков.

Такова в целом картина нравственных представлений греков, которая счита­лась достоверной на протяжении долгого времени. В ней есть свои привлека­тель­ные стороны, которые восхищали многих и многих исследо­вателей и фило­­­со­фов: конечно, это в первую очередь готовность нести за себя ответ­ственность, большее мужество перед лицом смерти, большая готовность человека иметь дело с самим собой и с последствиями своих действий, нежели это свойственно христианской культуре.

Однако, как показали исследования, проведенные во второй половине XX века, эта картина неполная. И возникновение всех тех рационалистических, интел­лектуальных этических учений, во многом подготовивших и христи­анство, было неслучайным, потому что семена этого нового этического подхода при­сут­ствуют уже и в повседневной греческой морали, в том числе и в архаи­че­ские времена.

Были изучены некоторые литературные источники, на которые раньше обра­щали не так много внимания. Прежде всего это ораторская проза. В самом деле, гомеровская поэзия и трагедия неизбежно искажают нравственную картину — просто по той причине, что они по определению дают некий возвышенный, идеализированный образ происходящего, и героический взгляд на мир в них по определению выходит на первое место, он идеализируется и очищается от всех возможных примесей. Между тем неожиданно оказы­вается, что отлич­ные от этого нравственные презумпции можно увидеть в произведениях ора­торской прозы и одновременно с этим — в комедии. И полное совпадение этих нравственных предпосылок в двух столь несхожих жанрах может служить кос­венным доказательством того, что речь идет действительно о реально имев­шем место феномене. Благодаря этим данным открывается во многом неожи­данная картина греческой морали, которая куда более привлекательна для че­ло­века, в том числе знакомого с моралью христианской.

Уже в самых ранних памятниках литературы мы видим, что неограниченное преследование своего интереса усмиряется не только санкцией общества и за­кона, но и религиозными верованиями и представлениями об этической норме, отсюда вытекающими. Самое общее слово «хороший» (agathos) изначально, казалось бы, применяется только к доблести, прежде всего к доблести военной: быть хорошим на войне, то есть удачливым воином, в том числе хорошо уби­вать. Но благодаря тому новому углу зрения, который открывает нам изучение ораторской прозы, оказывается, что и у Гомера это слово означает в том числе нечто хорошее, нечто доброе в нравственном смысле. Более того, оно употреб­ляется не совсем так, как мы привыкли употреблять эти термины блага, в зна­чи­тельной степени под влиянием Платона и во многом воспитанного им хри­стианского употребления. Это слово дополняется словами более конкретными. Например, слово «справедливый», dikaios, в определенных контекстах означает «хороший» и так далее.

Интереснейшим примером трансформации нравственных оценок могут слу­жить элегии Феогнида из Мегары, поэта второй половины VI века до н. э. Феогнид знаменит как ярчайший представитель аристократических ценностей; его стихи в каком-то смысле даже очаровывают беззастенчивой искренностью, с какой их автор — представитель благородного сословия — выражает свое презрение к низшим от рождения: «хороший» для Феогнида — это прежде всего принадлежащий аристократии, «дурной» — относящийся к демосу  Демос — гражданское население полиса. В эпоху архаики демос противопоставлялся аристократии; в конце архаического периода аристократия стала частью демоса. . Но и у Феогнида подобная нравственно-классовая оценка то и дело превра­щается в отвлеченно нравственную:

«Если бы нашим врачам способы бог указал,

Как исцелять у людей их пороки и вредные мысли,

Много бы выпало им самых великих наград.

Если б умели мы разум создать и вложить в человека,

То у хороших отцов злых не бывало б детей:

Речи разумные их убеждали б. Однако на деле,

Как ни учи, из дурных добрых людей не создашь»  Пер. Викентия Вересаева.

Еще отчетливее этот новый смысл звучит в таких строках:

«Добрые ж все принимают от нас как великое благо,

Добрые помнят дела, и благодарны за них»  Пер. Викентия Вересаева.

Не только философам и поэтам, но в огромной степени и ораторам обязан своим становлением греческий моральный лексикон. В судебных речах идет непрерывная и непримиримая борьба одних ценностей с другими, без конца определяется, что есть добро, а что зло. Из судебного красноречия этот тип рассуждений во всё более отвлеченном виде переносится в иные виды рито­рики и становится одним из главных предметов едва ли не большинства речей. То, что прежде звучало порой невнятно, приобретает ясную логическую форму. Нравственные понятия делаются наконец однозначными и понятными для всех.

Когда мы читаем нравственные сентенции и обобщения в сочинениях Исокра­та, афинского оратора и теоретика красноречия, современника Сократа и Пла­тона, а в чем-то даже соперника последнего, уже ничто не кажется нам стран­ным и непривычным: так мог бы написать и автор XIX столетия, и наш совре­менник. Эта способность речи, говорит Исократ, превознося ораторское искус­ство, установила «границы справедливого и несправедливого, прекрасного и постыдного»:

«…без этих разграничений мы не смогли бы вести совместную жизнь. Это с помощью речи мы изобличаем дурных и превозносим хороших, через ее посредство наставляем безрассудных и испытываем разумных, ибо умение говорить так, как следует, мы считаем величайшим призна­ком рассудительности, и в правдивом, честном и справедливом слове видим отображение доброй и справедливой души»  Пер. Эдуарда Фролова.

И военные доблести — оказывается, что даже у Гомера это отнюдь не един­ственные добродетели, которые заслуживают одобрения. В действитель­ности речь с самого начала идет вовсе не только о стыде, не только о внешнем, но и о чувстве вины, и подтверждением тому оказывается множество конте­кстов. Боги, конечно, не озабочены человеческим благом — они справедливы, но справедливость их состоит в том, что они требуют от людей должного почитания. Однако верховный бог, то есть Зевс, уже с самых ранних времен в качестве главной причитающейся себе почести требует того, чтобы люди поступали справедливо по отношению друг к другу.

Таким образом, картина оказалась несколько сложнее, чем предста­влялось изна­чально. В трагедии и гомеровском эпосе речь не идет об абст­рактной спра­ведливости, о хорошем и благом вообще, о добре как таковом, безотноси­тельно стороны, которая ведет военные действия, но, как выясняется, это не зна­чит, что у греков вообще не было таких представлений.

Теперь же перейдем к Риму.

Иную картину, столь же непохожую на христианскую мораль, но намного бо­лее ясную, чем то, что мы видим в древнегреческой культуре, можно наблю­дать в Риме. Так как исторически Рим (в отличие от множества грече­ских городов-государств, каждое из них со своими традициями, установ­лениями), по сути дела, это один разрастающийся полис, то и картина нравов и нрав­ственных представлений, которым следуют люди, куда более единообразна и внятна для нас.

Римское общество чрезвычайно консервативно и традиционно. Светоний со­общает о знаменитом эдикте — законе, который говорит о том, что всё, что не соответствует нравам предков, должно быть по возможности отвергнуто. Это как раз то самое понятие, которое обозначает набор традиционных нрав­ственных представлений, лежащих в основе всего поведения в обществе: mos maiorum — «обычай предков».

Этот обычай вменяет сознанию граждан в качестве добродетелей и их проти­во­положностей весьма определенный и четко структурированный набор качеств. И если эти качества рассмотреть последовательно, лучше всего становится по­нятно, насколько римское нравственное сознание отлично от того, что привыч­но нам. Интересно и то, что в Риме долгое время никакой философии не бы­ло — соответственно, не было и никакой теоретической мысли о нравственных вопросах, и это способствовало устойчивости традиционно принятой системы. Когда же философия в I веке до н. э. появляется, и это греческая философия, то весь ее к тому времени весьма разработанный и изощренный формальный аппарат приспосабливается к оформлению этой весьма сильной традиции. Бла­годаря этому мы можем видеть, что, к примеру, греческий стоицизм с его иде­ей должного, стоящей в центре всей этической системы, оказывается очень при­годен к римской идее государственного служения; эпикурейство же как позицию индивидуали­стическую избирают те, кто чувствует себя в некоторой, может быть не слишком сильной, но оппозиции к официальному учению. Это прежде всего поэты, такие как Гораций и Вергилий, но и свободные мысли­те­ли: сам Цицерон бывает то стоиком, то эпикурейцем.

Каковы же краеугольные камни этого традиционного римского нравственного сознания, обычая предков?

Прежде всего это то, что именуется латинским словом pietas. Типичным пере­водом этого слова в христианском контексте будет «благочестие»; в рим­ских же текстах мы должны переводить его, в зависимости от оттенков употребле­ния, как «долг», «чувство долга», «верность», «твердость религи­озного убежде­ния», «преданность», «сыновний долг» и так далее. Воплощение этой важней­шей добродетели — герой и основатель римской идентичности Эней, воспетый Вергилием в «Энеиде». Цицерон сообщает, что pietas — это добродетель, побуждающая нас исполнять долг перед отечеством и родите­лями, а также прочими людьми, связанными с нами родством. В другом своем философском сочинении «О природе богов» Цицерон определяет pietas как справедливое отно­шение к богам. С этим связана для современного человека трудность вос­приятия римского национального эпоса. Куда легче проник­нуться симпатией к героям Гомера, выше всего ставящим личную доблесть, отвагу и стремящим­ся превзойти других и снискать посме­ртную славу, нежели к Энею — носителю чувства долга по преимуществу.

Бегство Энея из Трои. Картина Федерико Бароччи. 1598 год Эней бежал из Трои, вынеся на себе своего отца Анхиса и изображение пенатов (домашних богов), за что был пропущен эллинами из уважения к его благочестию.Galleria Borghese; Web Gallery of Art

С понятием pietas тесно связано другое, несколько более конкретно практи­че­ского свойства: fides, или «верность», «надежность», — качество человека, которому можно доверять и на которого можно положиться. Предшественник Вергилия, эпический поэт Энний, характеризует этим словом проводника, от которого зависит успех либо погибель войска римского полководца Тита Фламиния: «Муж небогатый, но исполненный верности».

Столь же, если угодно, объективный, внеличный характер имеют такие добро­детели, как religio и cultus. Содержание этих понятий весьма удачно передается русскими кальками обоих слов: «религия» и «культ». Само понятие «религия» изобретено римлянами, оно производится от глагола religo — «связываю». Речь идет об обеспечении связи между смертными и богами, о поддержании мира с богами, pax deorum, путем неуклонного следования принятому религиозному обычаю. Cultus же буквально — «почитание богов»: это правильное и неуклон­ное отправление внешнего религиозного ритуала. Конечно, присутствие среди важнейших добродетелей внешней ритуальной религиозности объясняет, как мог в позднейшие императорские времена возникнуть и благополучно наса­ждаться культ действующего императора.

Истинный римлянин должен был обладать непременно такими личными добро­детелями, как constantia, «постоянство», и в особенности gravitas, «важ­ность». Под «важностью» здесь следует понимать способность хранить невоз­мутимое и величественное самообладание вне зависимости от происхо­дящих событий, сonstantia же характеризует упорство и неко­лебимость такого самообладания.

Гай Муций Сцевола противостоит царю Порсене. Картина Бернардо Каваллино. Около 1650 года­ Kimbell Art Museum

Знаменитый легендарный исторический пример этих добродетелей — Гай Му­ций Сцевола. Во время осады Рима этрусским войском он был пойман при по­пытке убить предводителя врагов царя Порсену. В доказательство своей реши­мости и презрения к телу перед лицом долга он положил руку в огонь и держал ее там, пока она не обуглилась. Отсюда, собственно, его имя Сцевола — «лево­рукий». Человек, следующий по пути добродетели, сумевший воспитать в себе все вышеназванные свойства, обладает тем, что римляне именовали virtus (от сло­ва vir — «человек», «мужчина»): это качество истинного мужа. Слово это, в новых языках ставшее обобщенным обозна­чением добродетели, у рим­лян имело, как мы видим, вполне конкретное смысловое наполнение.

Наконец, итогом жизненного пути, отмеченного добродетелью; доброде­теля­ми, если угодно, результативными становятся восхищающие римских писа­телей качества dignitas и auctoritas. Dignitas — буквально «достоинство» — это именно свойство человека, доказавшего, что на любом посту он умел служить образцом благочестия, долга, надежности, верности, самообладания и упор­ства — словом, был носителем всех тех вышепере­численных добродетелей; во мно­гих случаях слово dignitas можно было бы перевести как «репутация». Auctoritas же — это тот почет, который обеспечивается доброй репутацией и ничем иным.

Вот какова нравственная картина представлений древнего римлянина.

Итак, по мнению римлян, человек, который демонстрирует чувство долга, надеж­ность, самообладание и упорство, почитает богов, правильное отправ­ляет ритуалы, может быть назван «муже­ствен­ным» и «достойным» и заслужи­вает почета. Все это довольно далеко от христианских представлений о добре и благе. Что же произошло, когда эта система ценностей столкнулась с хри­стианством?

Неудивительно, что наступление и победа христианства влекла за собой кон­фликт между нравственной традицией старого Рима и интенсивно выраба­ты­вавшейся новой системой ценностей. Когда господство христианской религии получает окончательное политическое закрепление, только отдельные чудаки решаются вспоминать об обычае предков.

Створка диптиха из слоновой кости, на которой изображено обожествление Квинта Аврелия Симмаха. Рим, 402 год © The British Museum

Особенно примечательна фигура Квинта Аврелия Симмаха, государственного деятеля и ученого второй половины IV века н. э. Этому знатоку древней лите­ратуры новое время обязано сохранением некоторых важнейших памят­ников римской поэзии и прозы. В эпоху уже далеко зашедшего забвения классических произведений он один из немногих продолжал изучать старые рукописи, выби­рал лучшие варианты и велел переписывать исправленный текст; нам известен ряд предложенных лично им вариантов поправок. В собственных же своих сочинениях он защищал древнюю религию и старые моральные ценности, видя в них залог величия Рима. Его современник, христианский поэт Пруденций, счел одинокий голос Симмаха столь опасным, что выступил против него с осо­бым памфлетом, так и озаглавленном «Против Симмаха», где понятие, из кото­рого составляется римское mos maiorum, он отвергает как не более чем предрас­судок древних прадедов. Таков был конец системы римских добродетелей, дол­гие века служивший фундаментом всей римской цивилизации. Попытка отча­сти воскресить ее была сделана лишь в эпоху Возрождения.

Это была последняя лекция из курса о том, что такое античная культура. До встре­чи!

Что еще почитать о нравственных представлениях в Древней Греции и Риме:

Апресян Р. Г. Нравоперемена Ахилла. Истоки морали в архаическом обществе (на материале гомеровского эпоса). М., 2013.
Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988.
Гусейнов А. А. Античная этика. М., 2011.
Столяров А. А. Стоя и стоицизм. М., 1995.

Греческая философия: в 2 т. М., 2006–2008. 

Ликбез № 2

Что такое античность

Ликбез № 2

Что такое античность

это…Определение и примеры из литературы

Аллегория — один из видов худо­же­ствен­ных тро­пов, кото­рый широ­ко исполь­зу­ет­ся в литературе.

Слово «алле­го­рия» име­ет гре­че­ское про­ис­хож­де­ние. Этот тер­мин бук­валь­но пере­во­дит­ся «ино­ска­за­ние». Можно ска­зать, что алле­го­рия — это ино­ска­за­тель­ное изоб­ра­же­ние какого-либо явле­ния дей­стви­тель­но­сти. Этот при­ем широ­ко исполь­зу­ет­ся  в живо­пи­си, теат­раль­ном искус­стве, в лите­ра­ту­ре и дру­гих видах дея­тель­но­сти чело­ве­ка. Дадим общее опре­де­ле­ние это­му термину:

Аллегория — ино­ска­за­тель­ное изоб­ра­же­ние отвле­чен­но­го поня­тия при помо­щи кон­крет­но­го явле­ния дей­стви­тель­но­сти, при­зна­ки кото­ро­го помо­га­ют ярче пред­ста­вить это поня­тие, его основ­ные черты. 

А такое опре­де­ле­ние алле­го­рии мож­но уви­деть в Википедии:

Аллего́рия (от др.-греч. ἀλληγορία — ино­ска­за­ние) — худо­же­ствен­ное пред­став­ле­ние идей (поня­тий) посред­ством кон­крет­но­го худо­же­ствен­но­го обра­за или диалога. 

Раскроем его общий смысл более подробно.

Аллегория — это все­гда ино­ска­за­ние, то есть рас­смат­ри­ва­е­мый пред­мет или поня­тие не назы­ва­ет­ся пря­мо, а изоб­ра­жа­ет­ся ино­ска­за­тель­но с исполь­зо­ва­ни­ем дру­гих явле­ний дей­стви­тель­но­сти. Происходит раз­вер­ну­тое упо­доб­ле­ние одно­го пред­ме­та дру­го­му с помо­щью систе­мы наме­ков, при­чем пря­мой смысл изоб­ра­же­ния не теря­ет­ся, но допол­ня­ет­ся воз­мож­но­стью его пере­нос­но­го истолкования.

Во мно­гих алле­го­ри­че­ских обра­зах отра­зи­лось пони­ма­ние чело­ве­ком добра, зла, спра­вед­ли­во­сти и дру­гих нрав­ствен­ных цен­но­стей. Так, тра­ди­ци­он­но, еще со вре­мен Древней Греции, пра­во­су­дие ино­ска­за­тель­но пред­став­ле­но в виде боги­ни Фемиды, в обра­зе жен­щи­ны с завя­зан­ны­ми гла­за­ми и с веса­ми в руках.

• Аллегория надеж­ды — это якорь;
• алле­го­рия сво­бо­ды — разо­рван­ные цепи;
• белый голубь — алле­го­рия мира во всем мире.

Изображение чаши и змеи, обвив­шей её, сего­дня все­ми вос­при­ни­ма­ет­ся в каче­стве алле­го­рии меди­ци­ны и вра­че­ва­ния. Аллегорическими по сво­ей сути явля­ют­ся прак­ти­че­ски все гераль­ди­че­ские зна­ки. Аллегория в изоб­ра­зи­тель­ном искус­стве — это обшир­ная тема для отдель­но­го разговора.

Аллегория в литературе

В лите­ра­ту­ре тер­ми­ном «алле­го­рия» назы­ва­ет­ся один из худо­же­ствен­ных тро­пов, в осно­ве кото­ро­го лежит пере­нос зна­че­ния одно­го сло­ва на дру­гое. С этой точ­ки зре­ния мож­но дать сле­ду­ю­щее опре­де­ле­ние это­му лите­ра­ту­ро­вед­че­ско­му термину:

Аллегория — ино­ска­за­ние, сло­во или обо­рот речи, упо­треб­лен­ные не в пря­мом, а в пере­нос­ном значении. 

Использование алле­го­рии худож­ни­ка­ми сло­ва спо­соб­ству­ет рас­кры­тию абстракт­но­го поня­тия добра, зла, под­ло­сти, жад­но­сти и пр. в кон­крет­ном худо­же­ствен­ном образе.

Примеры использования аллегории в художественной литературе

Еще в народ­ном твор­че­стве, в бас­нях, сказ­ках, посло­ви­цах, прит­чах, обра­зы живот­ных наде­ле­ны опре­де­лен­ны­ми чело­ве­че­ски­ми качествами:

лиса все­гда хит­рая и пред­при­им­чи­вая, заяц тру­со­ва­тый, баран обла­да­ет тупо­стью и непре­взой­ден­ным упрям­ством, волк и мед­ведь агрес­сив­ные и глуповатые.

Аллегорическими явля­ют­ся все бас­ни И.А. Крылова, в кото­рых целый зве­ри­нец живот­ных наде­лен авто­ром отри­ца­тель­ны­ми чело­ве­че­ски­ми каче­ства­ми: упрям­ством, тупо­стью, жад­но­стью, глу­по­стью и т.д.

Хитрость чело­ве­ка бас­но­пи­сец ино­ска­за­тель­но вопло­тил в обра­зе лисы, жад­ность — в обли­чии вол­ка, упрям­ство и тупость — в обра­зе осла. и т.д.

Продолжая тра­ди­ции фольк­ло­ра, мно­гие писа­те­ли посред­ством алле­го­рии смог­ли выска­зать свое отно­ше­ние к раз­ным аспек­там обще­ствен­ной жизни.

М.Е Салтыков-Щедрин в сказ­ках «Премудрый пес­карь», «Карась-идеалист», В.В. Маяковский в пье­сах «Баня», «Клоп» высме­и­ва­ют опре­де­лен­ные нега­тив­ные нрав­ствен­ные каче­ства людей, исполь­зуя алле­го­ри­че­ские образы.

Аллегория в отли­чие от мета­фо­ры охва­ты­ва­ет все про­из­ве­де­ние, что ярко про­сле­жи­ва­ет­ся в «Песне о Буревестнике» М. Горького.

Вагоны шли
при­выч­ной линией,
Вздрагивали и скрипели;
Молчали жёл­тые и синие,
В зелё­ных пла­ка­ли и пели.

Чтобы понять, о чем идет речь в этих поэ­ти­че­ских стро­ках А.Блока, обра­тим­ся к про­шло­му России. В нача­ле про­шло­го века ваго­ны пер­во­го и вто­ро­го клас­са были жёл­то­го и сине­го цве­та, а ваго­ны тре­тье­го клас­са, в кото­рых езди­ла бед­но­та, име­ли зеле­ный цвет. Современное Блоку обще­ство изоб­ра­же­но поэтом с помо­щью алле­го­рии — ваго­ны жел­то­го, сине­го и зеле­но­го цвета.

В поэ­ме «Мертвые души» Н.В. Гоголя алле­го­ри­че­ским смыс­лом напол­не­ны такие фами­лии пер­со­на­жей, как Собакевич, Плюшкин, а у А.С. Грибоедова — Скалозуб, Молчалин.

Аллегорическое зна­че­ние в мно­го­чис­лен­ных худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ни­ях при­об­ре­ли поры года. Весна, к при­ме­ру, сим­во­ли­зи­ру­ет духов­ное воз­рож­де­ние, сво­бо­ду, надеж­ду на луч­шую жизнь.

Читаем у Е.Баратынского:

Опять вес­на; опять сме­ёт­ся луг,
И весел лес сво­ей мла­дой одеждой,
И посе­лян неуто­ми­мый плуг
Браздит поля с покор­ством и надеждой.

А вот сти­хо­тво­ре­ние Аполлона Майкова, в кото­ром чув­ству­ет­ся весен­нее обнов­ле­ние не толь­ко при­ро­ды, но и духов­ное воз­рож­де­ние, свет­лая надеж­да на изме­не­ния в жиз­ни общества:

Весна! Выставляется пер­вая рама —
И в ком­на­ту шум ворвался,
И бла­го­вест ближ­не­го храма,
И говор наро­да, и стук колеса.
Мне в душу пове­я­ло жиз­нью и волей:
Вон — даль голу­бая видна…
И хочет­ся в поле, широ­кое поле,
Где, шествуя, сып­лет цве­та­ми весна!

Тему вес­ны, напол­нив  алле­го­ри­че­ским смыс­лом, не обо­шел сво­им вни­ма­ни­ем рус­ский поэт А.А. Фет:

Уж вер­ба вся пушистая
Раскинулась кругом,
Опять вес­на душистая
Повеяла крылом.
Везде разнообразною
Картиной занят взгляд,
Шумит тол­пою праздною
Народ, чему-то рад…
Какой-то тай­ной жаждою
Мечта распалена —
И над душою каждою
Проносится весна.

Осень, как сим­вол упад­ка жиз­ни и духа, неустро­ен­но­сти чело­ве­ка, в сти­хо­тво­ре­нии «Тополь» наво­дит тос­ку и печаль в душе поэта:

Сады мол­чат. Унылыми глазами
С уны­ни­ем в душе гля­жу вокруг;
Последний лист раз­ме­тен под ногами,
Последний луче­зар­ный день потух.

Скачать ста­тью: PDF

В политике обычно главенствует не мораль, а интерес — Российская газета

После того как Северная Корея провела испытание водородной бомбы, с международных трибун зазвучали слова об угрозе новой мировой войны, а действия северокорейского вождя подверглись не только политической, но и моральной оценке. Жизнь дала новый повод задуматься о роли морали в политике. Эта роль сегодня возрастает. Потому что многократно увеличивается цена политических решений. Что считать нормой морали в политике? Действительно ли «цель оправдывает средства»? Возможна ли политика там, где провозглашаются абсолютные моральные ценности? Обсудим тему с кандидатом философских наук, заместителем декана философского факультета МГУ Алексеем Козыревым.

Любой отсыл 
к государственному интересу уже вне морали

Применение или неприменение ядерного оружия — не наивно ли обсуждать этот вопрос с позиций морали?

— В каком-то смысле наивно, наверное. Хотя известно, что летчик, сбросивший бомбы на Хиросиму и Нагасаки, сошел с ума. По-видимому, то, что он совершил, стало для него предметом невыносимых моральных мучений.

Этот летчик выполнял приказ. А отдаются такие приказы политиками, для которых мораль — последнее, что принимается во внимание, когда на кону государственный интерес.

— Любой отсыл к государственному интересу уже вне морали. В философии Канта есть понятие «мораль долга». И есть поступки, которые находятся вне морали. Например, ложь из человеколюбия. Она аморальна, как любая ложь. Но мы лжем по разным поводам, потому это диктуется какими-то внеморальными интересами. И в политике, как правило, главенствует не мораль, а интерес. Поэтому правильней было бы вести речь о том, как поступки, совершаемые политиками, выглядят со стороны, как они оцениваются обществом. Имеется в виду «суд народный, суд нелицемерный», по словам оперного Бориса Годунова. Пушкин, когда писал эту пьесу, понимал, что оценка народом деятельности политика обязательно воспоследует. Я не знаю, почему политики об этом иногда забывают, почему они не задают себе вопрос, как после их ухода люди будут о них судить, какой след они оставят в истории, в памяти своего народа. Так или иначе в принятии решений политик руководствуется моралью в последнюю очередь.

Мы и к себе должны предъявлять 
моральный счет

А имеет ли право толпа судить политика по законам своей морали? «Суд народный, суд нелицемерный» — это ведь нередко пугачевщина в самых разных ее изводах. Это бунты, мятежи, восстания.

— Я думаю, что, давая поступкам политиков моральную оценку, мы и к себе должны предъявлять моральный счет. Я как гражданин участвую в политике уже хотя бы тем, что хожу или не хожу на выборы. Есть ли здесь элемент морального выбора? Есть. Это косвенная или прямая поддержка того политика, который, как мне известно, лжет, дает невыполнимые обещания. А я иду и опять за него голосую. Потому что думаю: ладно, все политики лгут, это для них естественно. Голосуя за лжеца, я, таким образом, поощряю ложь и не должен потом возмущаться, что меня и всех нас опять обманули. Когда мы, обыватели, осуждаем политика за ложь, обман, цинизм, мы должны отдавать себе отчет в том, что все это мы сами ему позволяем. Мы постоянно сталкиваемся с тем, что, как писал Пастернак, «предвестьем льгот приходит гений и гнетом мстит за свой уход». Приходит человек во власть с массой привлекательных идей, с обещанием развязать все исторические узлы, а потом завязывает и запутывает их еще сильнее. Но наше-то отношение к этому каково? Мы в очередной раз проглотим, стерпим или как-то иначе себя поведем, скажем какое-то слово? И опять-таки, не будем ли мы потом горько сожалеть, что дали волю своим страстям? Мой коллега, умный и честный политолог Борис Капустин говорит, что есть две морали — малая и большая. «Малая мораль» — это мораль, которая реализует себя в устойчивой, стандартной ситуации, когда нетрудно быть законопослушным и лояльным к сильным мира сего, доверять власти, служить государству. Но есть и «большая мораль», диктующая нам поведение в ситуациях, когда стране требуются серьезные перемены, когда история должна двинуться вперед. Какую позицию здесь занять? Остаться верным старым идеям или довериться ходу времени? В августе 1991 года, после провала путча, ряд участников ГКЧП пустили себе пулю в лоб, и тогда мало кто отваживался публично скорбеть по этому поводу. А другие гэкачеписты ушли в тень, нашли себе место в новой реальности, некоторые из них живы до сих пор и сегодня стали чуть ли не героями. Отношение к ним с течением времени — причем в короткий исторический промежуток — заметно изменилось. Их деяние стало восприниматься значительной частью общества не как позорное, а как едва ли не благородное, весьма достойное. Мол, попытались люди остановить ход истории, но им это не удалось. А если бы удалось, то, может, не случилось бы массового обнищания, дефолтов, кровавых конфликтов и прочих потрясений, в которых сегодня многие винят Ельцина.

Летчик, сбросивший бомбы на Хиросиму и Нагасаки, сошел с ума. По-видимому, 
то, что он совершил, стало 
для него предметом невыносимых моральных мучений

Последнее вполне естественно. Судьба реформатора — быть непризнанным и обруганным современниками. Принимая решение, начинать или не начинать реформы, политик совершает еще и моральный выбор. Он понимает, что в обоих случаях ему ничего не простят. В первом случае — современники, во втором — потомки. И те и другие будут предъявлять ему моральный счет. Но можно ли оценивать исторические деяния с точки зрения морали?

— На мой взгляд, можно и нужно. В политической этике есть два ключевых слова — «ответственность» и «справедливость». И они очень неоднозначные. Бывает примитивная уравнительная справедливость: все поделить поровну. А бывает справедливость как осуществление высшей правды на Земле: каждому должно воздаться по заслугам, герой должен быть назван героем, подлец — подлецом. Точно так же и ответственность бывает разных сортов. Есть ответственность юридическая, когда политик, много, допустим, укравший, получает три года условно, потому что имеет высокий социальный статус, влиятельных покровителей, прикормленных адвокатов. А есть ответственность внеюридическая, когда человек отвечает перед своими ближними, перед обществом, а может, и перед Богом. И ни от первого, ни от второго вида ответственности никакой политик не может быть освобожден.

Политическая этика менялась на протяжении веков

Менялись ли на протяжении веков общественные представления о моральных нормах в политике? И каковы эти представления сегодня?

— Менялись. Потому что менялись сами представления о морали. О ценности человеческой жизни. О человеческом достоинстве. Если в Средние века личность ничего не значила (считалось даже благом для еретика — отправить его на костер, чтобы очистил и спас свою душу путем страдания), то последние три-четыре века мы живем в парадигме европейской концепции прав человека, которая основывается на примате человеческой личности, ценности человеческой жизни. Вот поэтому и политическая этика изменилась. Но менялась она с большим трудом. И какое-то время сохраняла в себе, а во многом и до сих пор сохраняет изрядную долю лицемерия, когда декларируются одни ценности, а на практике осуществляются совершенно другие.

Чем был большевизм с точки зрения морали?

— О морали здесь говорить нечего. К власти пришли люди абсолютно аморальные. Это были, по сути, уголовные элементы дореволюционного государства. Люмпены. Люди без определенного рода занятий. Они представляли собой банду городских разбойников, которые могли, например, ограбить банк для того, чтобы пополнить партийную кассу. Или продать в Англию шедевры мировой живописи, которые находились в собраниях русских музеев, чтобы получить деньги на непонятные цели, а вовсе не на решение каких-то общественных задач. Но идея о неподкупности и кристальной честности революционеров вбивалась нам в мозги на протяжении долгих советских лет. На этом строилась вся советская пропаганда. Самый ходовой сюжет на эту тему — как наркомпрод Цюрупа падал в голодный обморок. Далеко не все падали в голодный обморок. Мы теперь знаем, как питался Жданов в блокадном Ленинграде. Знаем и то, как высказался Сталин на спектакле «Борис Годунов» в Большом театре: «Ну, подумаешь, хлюпика какого-то зарезал». Вождь дал понять, что если ты осуществляешь грандиозный проект (коллективизацию, индустриализацию), то тебе позволено зарезать не одного хлюпика. Именно на этом строится и коллизия пушкинского царя Бориса, и вообще все творчество наших великих русских классиков. Как говорил Иван Карамазов брату Алеше, не нужна мировая гармония, если она достигнута ценой слезинки ребенка. А в случае со Сталиным речь идет не о слезинке ребенка, а о реальных человеческих жертвах, о миллионах загубленных жизней.

Политическая этика — 
это сфера неоднозначных решений

Что такое политическая этика? Само сочетание этих слов — не оксюморон?

— Политическая этика — это дисциплина политической науки, которая рассматривает как раз те вопросы, о которых мы сейчас говорим. Это вопросы уместности и возможности применения силы в тех ситуациях, когда необходимы радикальные перемены, борьба с чем-то нетерпимым. Например, с несвободой. При этом политическая этика ситуативна, как и всякая этика. Философ Дмитрий Чижевский говорил, что любое моральное действие предполагает три компонента — что, где и как. Чтобы оценить моральность или аморальность какого-то действия, мы должны учесть, что сделано, где сделано и каким образом. Кто-то может сказать: это же полный релятивизм! Нет, это не релятивизм. Это творческий характер морали, где не может быть рецептов на все случаи жизни. Ведь даже Евангелие носит притчевый характер. Христос редко говорит: поступай так. Он дает нам общие и зачастую противоречивые принципы поведения. И политическая этика — это тоже сфера неоднозначных решений, где «нет» важней, чем «да», «нельзя» важней, чем «можно». Например, когда идет бой, командир должен посылать своих солдат в атаку. Но при этом ему следует исходить не из того, что весь его батальон может погибнуть, а из того, что он, командир, обязан по возможности сохранить жизнь людям. В политике тоже нужна некая система запретов. Должен быть четко очерчен круг недопустимого. И только после этого можно говорить о каких-то нравственных долженствованиях, предписанных политику.

Пример морального поведения дал Николай II

Вы можете назвать примеры, когда политик по моральным соображениям отказывался от каких-то поступков?

— Пример морального поведения дал Николай II. Имея блестящую родню в королевских семьях Германии, Швеции и предложения организовать побег со стороны верных ему людей, он не бежал из страны. Он, видимо, сознательно решил разделить свою судьбу с судьбой России. Если же говорить не о политиках, а, допустим, о полководцах, то меня всегда восхищал барон Врангель, который сумел спасти армию, вывести ее из Крыма в Турцию и сохранить жизнь очень многим своим офицерам и солдатам. То же самое можно сказать о решении Кутузова оставить Москву. Принять такое решение означало признать свое поражение как полководца, свое бессилие и свою вину перед государством. В нравственном смысле это было тяжелейшее решение, но оно в конечном счете привело к успеху кампании. Наверное, можно привести немало и других примеров, когда политик из нравственных побуждений отказывается от принятия какого-то решения, а подчас и от власти.

Успех избирательной кампании обеспечивают деньги и технологии

Карамзин писал: «Правила нравственности и добродетели святее всех иных и служат основанием истинной политики». Если бы! Политика и мораль редко когда совмещаются. Совместимы ли они вообще?

— Весь путь истории философии — это путь от Аристотеля, считавшего, что политика определятся этикой, до Макиавелли, убежденного в том, что политика и нравственность несовместимы. Что такое макиавеллизм? Это наличие у правителя определенной профессиональной морали, которая заключается в одном: ты не должен делать того, что приносит ущерб твоему государству. Ты можешь объявлять захватнические войны, можешь плодить рабов, можешь обманывать, можешь уничтожать целые народы, если это ведет к благу и процветанию твоего государства. Поэтому получается, что Макиавелли — любимый философ Сталина.

У честного политика меньше шансов победить на выборах, чем у того, кто лжет, раздает пустые обещания?

— Сюда еще технологии очень сильно примешиваются. И, разумеется, деньги. Два этих ресурса и обеспечивают успех избирательной кампании.

На ваш взгляд, может ли сегодня в России свежий человек пробиться в политику?

— Наверное, может. Вот недавно в Москве прошли муниципальные выборы. И меня поразило количество молодых людей, стремившихся стать муниципальными депутатами. Не знаю, чем диктовалось это стремление — творческими амбициями ли, юношеским романтизмом, желанием сделать что-то хорошее для людей, оставить след в своем микрорайоне. Но в любом случае это хорошо. Чем больше приток в политику свежих сил, новых ярких имен, тем больше шансов на оздоровление власти на всех ее уровнях.

Визитная карточка

Фото: Сергей Михеев / РГ

Алексей Козырев — кандидат философских наук, заместитель декана философского факультета МГУ. Родился в Москве в 1968 году. Окончил философский факультет МГУ. Проходил стажировку в Женевском университете, Высшей школе гуманитарных наук и Свято-Сергиевском православном богословском институте в Париже. В 1997 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Гностические влияния в философии Владимира Соловьева». Основные работы посвящены истории русской философии конца XIX — начала XX в. (В.С. Соловьев, С.Н. Булгаков, К.Н. Леонтьев, В.Н. Ильин). Автор книги «Соловьев и гностики». Вел авторские программы на радиостанциях «Русская служба новостей», «Радонеж», «София».

Мораль, нравственность и закон — МО АЮР РФ

Мора́ль (moralitas), термин введён Цицероном — общепринятые традиции, негласные правила — принятые в обществе представления о хорошем и плохом, правильном и неправильном, добре и зле, а также совокупность норм поведения, вытекающих из этих представлений. (Википедия).

По определению В. Даля, данного им в словаре «Живого русского языка», мораль —  правила для воли, совести человека.

Нравственность, чаще всего употребляющийся в речи и литературе как синоним морали. Но есть и другое определение — нравственность, как именно Божественные, моральные принципы, которыми должен руководствоваться человек в своей жизни, а не просто представления самих людей о добре и зле.

В «Азбука веры. Раздел: Нравственность и духовность» Христианство толкует значение слова нравственность как: «… набор нравов. Нрав – способ поведения. Нравственность лежит в сфере деятельности людской и есть исполнение правил поведения в обществе».

Вот наш законодатель и все, кто пытается применить законы, в том числе и в судах, исходя из «своего» видения понятия нравственного поведения, осознания норм  морали и нравственности, творят законы, и их применяют.  А у всех видение нравственности разное.

Заповеди и принципы «не убий», «не укради», «не лжесвидетельствуй», «не делай в отношении других всего того, что не желаешь себе самому» и т.д. существуют тысячелетия в философиях веков и во многих религиях мира, но преступность, и отказ от соблюдения нравственных норм растёт с каждым годом. Уже все, кому не лень, кричат, что наше общество безнравственно.

Государство вынуждено содержать огромный государственный и правоохранительный, судебный аппарат, тратить огромные средства на содержание тюрем. Но все эти многочисленные ресурсы могли бы пойти на другие, гораздо более продуктивные проекты общества, если бы внутри самого человека было понимание Высшего Нравственного Закона – Божественного Закона.

В современном обществе прочно устоялась мысль о независимости нравственности от религии. Но сводится ли нравственность только к поведению человека? Наверно, надо смотреть намного шире.

Судья не может нарушить закон, хотя он и видит его ограниченность, нарушение нравственных принципов, но он связан самим законом, конституцией. Оправдываясь, судьи объясняют своё решение тем, что, когда вот изменят закон, будет и новое решение.

Можно привести множество примеров. Одним из нашумевших примеров это отказ суда  выдать свидетельство о рождении мальчику, и его  никуда  не  брали  даже в школу, ссылаясь на отсутствие данного свидетельства. Ни  одно ведомство государства и суд не заступились  за  мальчика. И рос он   как Маугли,  не  имея никаких документов.

Суд и все  органы  государства ссылались  только  на  закон – механизм не  прописан! И все позабывали про Конституцию России  ст. 2., где  черным  по белому  написано, что  государство защищает  права  этого  мальчика, в том числе и на регистрацию его в государстве, и выдаче свидетельства  о рождении. Законодатель не  продумал до конца закон, а другие не захотели  применить  нормы нравственности. Никто не захотел брать на себя ответственность в оказании помощи мальчику и реализации ст. 2 Конституции РФ, только разводили руками!

Можно остановиться, хотя бы, еще на одном примере, когда Конституционный Суд РФ отменяет действие закона для конкретной ситуации, как безнравственное для данного случая, оставляя действия этого закона для всего остального.

Не все нормы закона нравственны, хотя они и законны. Где оспаривать отсутствия нравственности в законе, всегда в Конституционном суде РФ, или создавать новый Верховный Нравственный суд РФ?

Так, давайте дадим право всем судьям это делать, жизненного опыта у них много, пусть проявит свою нравственность, а если судья злоупотребил правами своими при этом, пусть отвечает, а кто не согласен с решением обжалуй.

А вышестоящие суды и будут видеть живет ли, работает ли судья в соответствии с нормами нравственности. Отменяйте его решение, если оно не соответствует нормам нравственности, а судью увольняйте.

Необходимо и ввести норму права, позволяющую отменить решения судьи, не только за нарушения закона, но и за нарушение норм нравственности.

Всё в нашей жизни зависит от того, насколько мы способны проводить в нашу жизнь Божественный Нравственный Закон. Настала пора пересмотреть всю систему ценностей, все взаимоотношения во всех сферах жизни. Нужно возвести понятие «нравственности» в ранг закона и государственной идеологии.  И активно применять, и создавать Законы государства, используя понятие нравственности, для чего необходимо переработать всю законодательную и иную нормативную базу.

А с проникновением нравственности во все сферы нашей жизни и будет активное развитие и всего общества.

Слова Конфуция просты и доходчивы: «Слушать тяжбы я могу подобно другим; но что необходимо – чтобы не было тяжб». [2, с.116.]

А почему буксуют попытки государства перенести значительную долю различных споров в третейские суды и в иные формы досудебного рассмотрения спора, в том числе и на морально-нравственную основу разрешения спора. Потому, что законодатель сам не стремитсясоздать правовые условия для этого, не направляет главные свои усилия на воспитание нового нравственного поколения людей.

Законодатель, школа. институт считают, что этим должны заниматься родители. А когда им это делать?  Когда оценивают работу школы, института нет показателей нравственного воспитания детей.

Еще на заре философии управления государством, великий мудрец Конфуций 2500 лет тому назад подчеркивал, что главная цель государства воспитать «стыд» – это воспитание нравственности в гражданах.

Конфуций утверждал, что «Если править народом, прибегая к законам, а порядок удерживать с помощью наказаний, то народ будет склонен уклоняться от наказания, и вряд ли будет испытывать стыд». (1. ст.24)

В данном случае стыд — это- это угрызения совести.

В завершение  рассуждения о нравственности, морали хотелось бы привести две цитаты, которые заставят задуматься читателей.

Первая — «Не поддавайтесь иллюзии, будто мораль возможна без религии» — Слова Джорджа Вашингтона.

Вторая — «И до тех пор, пока в массовом сознании не наступит коренного перелома, когда понимание Бога перестанет ассоциироваться с религией, сектами и еще чем-то непристойным, до тех пор вы не сможете встать на следующую ступень эволюционного развития». [3.Ланто]

Не ищите в этих фразах противоречия, ищите развитие в них. Если нет у человека истинной веры в Бога, то и не будет стремление к истинной Нравственности, Морали. Эти понятия неразрывны в их реализации.

Развитие Веры в Бога, в истинную Нравственность – это основная задача в государстве и самого государства. И возлагать эту государственную обязанность только на общественную организацию — церковь, безнравственно.

Значит, государство отказывается от выполнения этой основной своей задачи вообще, что отбрасывает развитие общества на десятилетия назад. Спросите почему?  А вы посетите церковь, но только не в праздники, например, в Пасху, и не в день присутствия Президента страны в ней, а в обыкновенный день, и всё поймете.

Список литературы

1.Конфуций. //Сост: В.В.Юрчук.: 5 изд.- Мн.: Современное слово, 2006.с.24,36.

2.Мудрость Конфуция. // Под. ред. Владимира Бутромеева. – Москва, ОЛМА Медиа Групп, 2011. Стр 116.

3. Т. Микушина. Слово Мудрости – 8. Ланто. -Omsk 2008.

Произведение морали (анализ басни) — Вопросы литературы

— Ты о чем-то задумалась, милочка, и не говоришь ни слова.

А мораль отсюда такова… Нет, что-то не соображу!

Ничего, потом вспомню…

— А может, здесь и нет никакой морали, – заметила Алиса.

— Как это нет! – возразила Герцогиня.

— Во всем есть своя мораль, нужно только уметь ее найти!

Льюис Кэрролл.

«Приключения Алисы в Стране Чудес».

Изучению басни посвящены многочисленные филологические труды. Примечателен тот факт, что самые значительные из них представляют собой фрагменты более (предельно) масштабных филологических исследований – «о природе поэтической реальности», если воспользоваться для обозначения этого масштаба названием монографии видного современного филолога В. В. Федорова, первая глава которой как раз и посвящена анализу басни. С толкования басни начинает «анализ эстетической реакции» Л. С. Выготский. «Рассуждения о басне» предшествуют фундаментальному труду Лессинга «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии». Несомненно, что к «границам» поэтического устремлено и внимание А. А. Потебни, начинающего именно с размышлений о басне курс «Лекций по теории словесности».

Объяснение этому обстоятельству Л. Выготский видит в том, что басня «стоит именно на грани поэзии и всегда выдвигалась исследователями как самая элементарная литературная форма, на которой легче и ярче всего могут быть обнаружены все особенности поэзии» ^{. Отметим значимое, на наш взгляд, несоответствие: обнаружить в басне «все особенности поэзии» возможно, очевидно, лишь в том случае, если «грань поэзии» уже перейдена, оставлена позади. Но тогда оказывается невозможным как зафиксировать границу, так и обосновать уникальное – так как пограничное – положение басни в ряду других литературных форм.}

Можно сказать, что это несоответствие, не становясь предметом анализа исследователей басни, оказывается его движущей силой, так как проблема перехода превращается как бы в проблему самой басни: грань поэзии трактуется как внутренняя граница на пути развития басенного жанра.

Последствия такого смещения обнаруживаются прежде всего в представлении басни как жанра, становящегося поэтическим либо, напротив, теряющего присущие ему изначально «особенности поэзии». Представление о существовании «прозаической басни» (= непоэтической) организует рассуждение о природе жанра независимо от избранных приоритетов: если для Лессинга и А. Потебни упадок жанра связан с творчеством Лафонтена и Крылова, то в концепциях Л. Выготского и В. Федорова как раз эти имена определяют период существования басни как события «поэтической реальности» ^.

В исследованиях, посвященных истории развития басенного жанра, выделяется, как правило, ряд промежуточных форм – между басней устной и письменной, фольклорной и литературной, в конечном итоге между «прозой» и «поэзией». Так, М. Л. Гаспаров выделяет четыре «плавно переходящих друг в друга» этапа развития античной басни, полагая причину их чередования в изменении определенных обстоятельств реальности «прозаической»: «Так как состав общеупотребительных басенных сюжетов был сравнительно неширок и единообразен, то с распространением письменности естественным стало стремление закрепить эти сюжеты в письменной форме, хотя бы как подспорье для памяти. Будучи записаны и сопоставлены, басенные сюжеты позволили лучше увидеть специфику басен и лучше оценить ее художественные возможности. А это в свою очередь послужило толчком для выделения басни из речевого контекста в самодовлеющий жанр» ^{. Произвольность оснований, на которых проводится граница, в данном случае очевидна, так как основания эти сами нуждаются в объяснении: потребность письменной фиксации, хотя бы в качестве «подспорья для памяти», не может быть названа «естественным стремлением» по отношению к произведению фольклорного жанра. Наблюдения ученого об истории развития басенного жанра должны быть, по-видимому, представлены как следствие действенности особой природы самой басни, в себе содержащей границу между жанром устным и письменным, фольклором и литературой.}

В центре внимания теоретических исследований оказывается проблема соотношения в басне таких ее элементов, как «повествование» и «мораль». То или иное решение вопроса о природе басенной морали лежит в основе критики Лессинга – Потебней, Потебни – Выготским. Показательно, однако, что все исследователи – независимо от принадлежности к «моралистическому» либо «повествовательному» направлениям (термины М. Гаспарова) – единодушны в вытеснении морали из поэтической (= эстетической) реальности. Потебня, комментируя позицию Лессинга, видит ее существенный недостаток в том, что, с точки зрения немецкого филолога, «сочинитель или применитель басни сам ясно видит обобщения, и… его цель состоит в том, чтобы до этого же обобщения довести слушателя» ^{. Потебня утверждает, что мораль не существует до и независимо от «ряда образов»; басня является не средством доказательства готовой истины, а «формой мысли», позволяющей эту истину впервые обнаружить: «Басня есть средство познания, обобщения, нравоучения и как средство не может следовать за тем, что им достигается, а должно предшествовать ему» . Однако и для Потебни впервые добытое обобщение («мораль») само по себе принадлежит реальности «прозаической» как «быстрый ответ» на вопрос, «представленный отдельным, частным житейским случаем» (подчеркнуто мной. – В. Н. ) в ситуации, когда «человеку сразу найтись нельзя, а найтись сразу непременно нужно для практической цели» (подчеркнуто мной. – В. Н. ) . В концепции Потебни «грань поэзии», разделяя «повествование» и «мораль», помещена внутри отдельно взятого произведения, каждой конкретной басни: «Образ (или ряд действий, образов), рассказанный в басне, – это поэзия, а обобщение, которое прилагается к ней баснописцем, – это проза. Стало быть, говоря о басне и обобщении, мы вместе с тем трактуем об отношении поэзии к прозе» .}

Л. Выготский, рассматривая басню «с точки зрения тех целей, которые она себе ставит» ^{, приходит к выводу о том, что «поэтический рассказ… не зависит от морали в своем логическом течении и структуре» :»…в поэтической басне они (естественноисторические сведения о животных и мораль. – В. Я.) занимают одно и то же место… или, иначе говоря, не занимают никакого места» . Мораль как готовая «проза» целиком подчиняется – если уж искать для нее какое-то место – поэтическому «ряду образов»: «И уже окончательно растворилась и ассимилировалась в поэтическом рассказе мораль у Лафонтена и Крылова… мораль превращается у этих авторов в один из поэтических приемов, роль и значение которого определить несложно. Она играет большей частью роль или шуточного введения, или интермедии, или концовки, или, еще чаще, так называемой «литературной маски» . Тот факт, что Крылов «питал искреннее отвращение к самой природе басни, что его жизнь представляла собой все то, что можно выдумать противоположного житейской мудрости и добродетели среднего человека» , Л. Выготский – в полном соответствии с убеждением в непричастности морали к итоговой «катастрофе» басни — рассматривает как «биографическую» предпосылку достижения «эстетической реакции» читателями крыловской басни.}

Заметим, однако, что созданная Л. Выготским концепция басенного жанра не дает никаких оснований для постановки вопроса о специфике басни, ее отличии от других литературных форм. Не случайно объект «искреннего отвращения» Крылова назван у Л. Выготского «природой басни»: последовательное рассуждение неизбежно приводит ученого к возможности дать лишь отрицательную характеристику басни как жанра менее масштабного, чем «высшие формы поэзии», содержащего лишь «зерна» лирики, эпоса и драмы. Избежать подобного «растворения» и «ассимиляции» возможно, очевидно, лишь в том случае, если будет сохранена – в полном согласии со старыми теоретиками – мораль как «душа» басни. Заданная А. Потебней теоретическая ситуация впервые добытого «обобщения» послужит отправной точкой наших дальнейших размышлений.

Работу басенного «рычага мысли» Потебня описывает следующим образом: «Представьте себе целый ряд запутанных фактов из человеческой жизни: тысячу фактов и признаков, переплетающихся друг с другом… И вот является басня. Сопоставление ее с данными запутанными фактами жизни выделяет из этих фактов только определенное известное количество признаков. На этих признаках мысль и сосредотачивается… Басня служит только точкой, около которой группируются факты, из которых получается обобщение» ^.

Отметим, однако, что погруженность («запутанность») человека в «тысячу фактов и признаков» характеризуется прежде всего не отсутствием ответа на жизненно важный («практический») вопрос, а невозможностью этот вопрос поставить, то есть обнаружить и сформулировать его таким образом, чтобы получить на него «быстрый ответ». В то же время уясненный вопрос предполагает уже совершившуюся (каким-то иным способом, без посредства басенного рассказа) работу «уловления» однородных фактов. С этой точки зрения критикует концепцию Потебни Выготский: «…служить значительным разъяснением сложных отношений, актом значительной мысли она (басня. – В. Н.) никогда не может. Если басня убеждает кого-либо в чем-либо, то это значит, что и до басни и без басни это произошло бы само собой. Если же басня… бьет мимо цели, это значит, что при помощибасни сдвинуть мысль с той точки, на которую она направлена более значительными аргументами, почти невозможно» ^.

Показательно, что все приведенные Потебней примеры сдвига мысли с помощью басенного рассказа убеждают в том, что басня если и дает ответ, то только вместе с вопросом, которого не существовало до и независимо от басни, так же как и отвлеченной «общей истины», требующей доказательства. (Так, гимерцы, собираясь вручить власть над войском Фаларису, чтобы отомстить соседям, были устремлены к достижению вполне определенной практической цели, – басня же Стезихора о споре оленя с конем и порабощении коня человеком: «После того, как олень был побежден, человек не захотел уже слезть с коня и вынуть удила из уст его» ^{– призвана была остановить их на этом пути, поставив вопрос о возможности злоупотребления властью тем, кому она доверена.)}

Таким образом, последовательное отрицание причинно-следственной связи в триаде «частный случай» – «образ» – «обобщение» позволяет зафиксировать следующее: басня представляет собой такой «способ разъяснения, доказательства», что выходом из «тысячи запутанных фактов и признаков» оказывается «нравоучение», «всеобщее нравственное суждение». Басенный рассказ устроен таким образом, что вместо быстрого ответа на вопрос вводит инородную по отношению ко всей совокупности «частных случаев» (опыта) систему координат. Востребующая басню жизненная («житейская») ситуация посредством басенного рассказа преобразуется так, что для ее участников, устремленных к достижению практической цели (как гимерцы к отмщению врагам), нравственные координаты вводятся впервые, то есть происходит событие морали.

Очевидно, что мораль как «обобщение», «общая истина», «нравоучение» и т. п. представляет собой результат, рефлекс этого события. Стремление Выготского отказаться от «прозаических» корней басни (читатель «не занят ничем другим, кроме того, что эта басня ему рассказывает… всецело отдается тому чувству, которое басня в нем вызывает» ^{), убеждение ученого в том, что не та или иная готовая истина извлекается для своего последующего практического применения, требуют, на наш взгляд, не изгнания морали из поэтической реальности, а теоретического усилия представить переживание, которому «всецело отдается» читатель басни, как «впадение» в сферу морали, впервые происходящее в процессе чтения. Произведением басни нечто действительно впервые добыто (в этом – основной пафос концепции Потебни и его полемики с Лессингом), но не руководство к действию, расширяющее пространство опыта, а новый опыт, не имеющий корней в предшествующем.}

Задача, стоящая перед исследователем басни, и заключается, на наш взгляд, в том, чтобы помыслить равноправие (в том числе и по отношению к «прозе» и «поэзии») композиционных элементов басенного жанра («образа» и «обобщения») как равно причастных эстетическому (словесному) событию^.

* * *

Необходимым этапом на пути решения поставленной задачи видится нам размышление над вопросом, который так или иначе затрагивали – безотносительно, однако, к вопросу о природе басенной морали – все теоретики басни. Речь пойдет о том, почему действующими лицами басни являются преимущественно животные. История этого вопроса довольно обширна и подробно изложена, например, в книге Л.

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

определение и типы — Санкт-Петербургский государственный университет!

TY — JOUR

T1 — Нравственная культура: определение и типы

AU — Артемов, Георгий Петрович

PY — 2016

Y1 — 2016

N2 — В статье рассматриваются различные трактовки понятия «нравственная культура», существующие в современной научной литературе. На основе сравнительного анализа этих трактовок предлагается теоретическая модель, в рамках которой нравственная культура социального сообщества определяется как способ поддержания отношений взаимного доверия, уважения и взаимопомощи между людьми, а нравственная культура личности – как способность отдельных членов социального сообщества поддерживать отношения взаимного доверия, уважения и взаимопомощи друг с другом. В статье также выделяются различные типы нравственной культуры, соответствующие основным стадиям исторического развития общества: доиндустриальной, индустриальной и постиндустриальной. В соответствии с доминирующими на этих стадиях историческими видами морали (традиционный, рациональный и пострациональный) в статье предлагается выделить три типа нравственной культуры: культуру подражания, культуру подчинения и культуру убеждения. В реальном нравственном поведении представителей различных социальных сообществ перечисленные типы нравственной культуры проявляются в разных пропорциях, но их объединяет то, что все они в той или иной степени способствуют поддержанию отношений взаимного доверия, уважения и взаимопомощи между людьми. В то же время эти типы нравственной культуры в различной степени препятствуют распространению взаимной подозрительности, пренебрежения и безразличия в социальном взаимодействии людей.

AB — В статье рассматриваются различные трактовки понятия «нравственная культура», существующие в современной научной литературе. На основе сравнительного анализа этих трактовок предлагается теоретическая модель, в рамках которой нравственная культура социального сообщества определяется как способ поддержания отношений взаимного доверия, уважения и взаимопомощи между людьми, а нравственная культура личности – как способность отдельных членов социального сообщества поддерживать отношения взаимного доверия, уважения и взаимопомощи друг с другом. В статье также выделяются различные типы нравственной культуры, соответствующие основным стадиям исторического развития общества: доиндустриальной, индустриальной и постиндустриальной. В соответствии с доминирующими на этих стадиях историческими видами морали (традиционный, рациональный и пострациональный) в статье предлагается выделить три типа нравственной культуры: культуру подражания, культуру подчинения и культуру убеждения. В реальном нравственном поведении представителей различных социальных сообществ перечисленные типы нравственной культуры проявляются в разных пропорциях, но их объединяет то, что все они в той или иной степени способствуют поддержанию отношений взаимного доверия, уважения и взаимопомощи между людьми. В то же время эти типы нравственной культуры в различной степени препятствуют распространению взаимной подозрительности, пренебрежения и безразличия в социальном взаимодействии людей.

KW — мораль, нравственная культура, типы нравственной культуры

M3 — статья

VL — 1

SP — 75

EP — 91

JO — Дискурсы этики

JF — Дискурсы этики

SN — 2306-9430

IS — 12

ER —

мораль (в басне) — это… Что такое мораль (в басне)?

мораль (в басне)

Терминологический словарь-тезаурус по литературоведению. От аллегории до ямба. — М.: Флинта, Наука.
Н.Ю. Русова.
2004.

• монтаж
• морской жаргон

Смотреть что такое «мораль (в басне)» в других словарях:

• мораль — этическое содержание произведения, его вывод, итог, содержащий совет читателю поступать тем или иным образом или афористическое суждение. В большинстве произведений читателю предлагается самому сделать этот вывод. В баснях и притчах мораль прямо… …   Литературная энциклопедия

• Басня — Басня  стихотворное или прозаическое литературное произведение нравоучительного, сатирического характера. В конце басни содержится краткое нравоучительное заключение  так называемая мораль. Действующими лицами обычно выступают животные …   Википедия

• концовка — и; мн. род. вок, дат. вкам; ж. 1. Графическое украшение в конце книги, главы. 2. Заключительная часть какого л. сочинения, произведения. К. романа, пьесы, стихотворения. Традиционная к. былины. * * * концовка 1) заключительный компонент… …   Энциклопедический словарь

• концовка — завершающая часть художественного произведения, следующая за развязкой. Рубрика: композиция и сюжет Целое: композиция Вид: апофеоз (в сценическом произведении), мораль (в басне), поучение (в басне) …   Терминологический словарь-тезаурус по литературоведению

• КОНЦОВКА — 1) заключительный компонент литературного произведения или какой либо его части. Типы концовок многочисленны: эпилог, мораль (в басне), клаузула (в стихе), кода (в стихотворных произведениях).2) Изобразительная или орнаментальная графическая… …   Большой Энциклопедический словарь

• концовка — КОНЦО´ВКА заключительная часть литературного произведения или определенного отрезка его главы, строфы, строки. В современной русской поэтике этот термин применяется для обозначения разнотипных К.: эпилог, развязка, мораль (в басне), пуант,… …   Поэтический словарь

• средства межфразовой связи в сложном синтаксическом целом — 1) зацепление – употребление средств, отсылающих к другому субтексту; 2) повтор – использование для межфразовой связи тождественных или сходных элементов; 3) следование – связь, основанная на выводе одного субтекста из другого (напр., мораль в… …   Словарь лингвистических терминов Т.В. Жеребило

• средства межфразовой связи в сложном синтаксическом целом —   1) зацепление – употребление средств, отсылающих к другому субтексту;   2) повтор – использование для межфразовой связи тождественных или сходных элементов;   3) следование – связь, основанная на выводе одного субтекста из другого (напр.,… …   Синтаксис: Словарь-справочник

• Басня — жанр дидактической поэзии (см.), короткая повествовательная форма, сюжетно законченная и подлежащая аллегорическому истолкованию как иллюстрация к известному житейскому или нравственному правилу. От притчи или аполога Б. отличается законченностью …   Литературная энциклопедия

• Басня —     БАСНЯ небольшая сказочка нравоучительного характера, в которой действующие лица чаще животные, а также неодушевленные предметы, но нередко и люди. В басне отличают повествование и вывод из него, т. е. определенное положение (правило, совет,… …   Словарь литературных терминов

Книги

• Современные басни от Виктора. В басне есть своя мораль, Виктор Зуду. Мораль и смысл, иносказание – вот что отличает басню от обычного стихотворения. В басне есть отражение того, что проявляется человеком в повседневной… Подробнее  Купить за 400 руб электронная книга
• Новая азбука, Лев Толстой. Каждая сказка заключает в себе, подобно басне, определенную мораль и является как бы маленькой притчей. Создавая рассказы для «Новой азбуки», Толстой придавал данной работе, прежде всего… Подробнее  Купить за 149 руб аудиокнига
• Басни, Крылов Иван Андреевич. Иван Андреевич Крылов (1769-1844) — русский поэт-баснописец, переводчик, член-академик Императорской академии наук. Родился в семье отставного офицера. В связи с многочисленными переездами он… Подробнее  Купить за 98 руб

Другие книги по запросу «мораль (в басне)» >>

Примеры и определение морали

Определение морали

Произведенное от латинского термина « morālis », мораль означает сообщение, переданное историей, стихотворением или событием, или урок, извлеченный из них. Необязательно, чтобы это четко сформулировал автор или поэт. Его можно оставить на усмотрение слушателей или учащихся. Однако иногда мораль четко выражается в форме пословицы.

Мораль рассказа — это универсальный аспект большей части художественной литературы, который не только развлекает, но также служит целям обучения, информирования и улучшения аудитории.Хор в классической драме, например, комментировал происходящее и обращался к аудитории. Романы Чарльза Диккенса, с другой стороны, обращаются к недостаткам социальной и экономической системы викторианской Британии, неся моральные принципы их собственного типа, которые неявны.

В детской литературе мораль вводится исключительно во фразе: «Мораль истории…» В современном повествовании не используются эти явные приемы, но используются ирония и другие приемы для ее передачи.

Примеры морали в литературе

Считается, что в большинстве случаев басни Эзопа содержат сильные моральные выводы. Однако почти во всех литературных произведениях есть мораль, которую нужно донести до читателей. Литературные произведения, ориентированные на детей, изобилуют уроками нравственности. Они дают детям положительные уроки и ориентиры на будущее. Такие изречения, как «дружите с тем, кто вам не нравится», «не судите людей по тому, как они выглядят» и «медленно и уверенно побеждает в гонке», — обычно уроки, которые можно извлечь из многих историй.

Пример № 1:

Лиса и виноград (Автор Эзоп)

«Снова и снова он пытался отловить соблазнительный кусок, но в конце концов ему пришлось отказаться от него и уйти с носом в воздухе, говоря: «Я уверен, что они кислые».

Это заключительные строки, взятые из книги Эзопа «Лис и виноград» . Этим последним утверждением лиса выражает свою неприязнь к винограду, который она пыталась снова и снова схватить. В этой конкретной истории Эзопа обсуждается общая привычка людей, которые не могут признать свое поражение.Вместо этого они перекладывают вину на кого-то или что-то еще. То же самое и с лисой из этой истории, которая терпит неудачу после нескольких попыток.

Пример № 2:

Доктор Фаусту (Кристофер Марлоу)

«Боже мой, Боже мой, не смотри на меня так свирепо!
Ольха и змеи дают мне немного вздохнуть!
Урод, черт возьми, не зевай: приходи, Люцифер:
Я сожгу свои книги: Ах, Мефистофилис! »

Можно легко обнаружить ужас и ужас, выраженные доктором.Фауст в своем последнем монологе. Его падение указывает на то, что, несмотря на то, что он был образованным человеком, он совершил большую ошибку, продав свою душу дьяволу. Его раскаяние в своих проступках приводит читателя к осознанию того, что путь дьявола обречен. История доктора Фауста символизирует вечную борьбу между добром и злом, а также пороком и добродетелью.

Пример № 3:

История Расселаса, принца Абиссинии (Сэмюэл Джонсон)

«Передо мной мир; На досуге пересмотрю: конечно, счастье где-то можно найти … Счастье должно быть чем-то прочным и постоянным, без страха и без неуверенности.

В своем знаменитом романе «Расселас» Сэмюэл Джонсон рассказывает историю принца, который сбегает из долины счастья в поисках вечного счастья, которое в конечном итоге нигде не находит. И это моральный урок этой сказки.

Функция нравственности

В период с 1780 по 1830 год нравственность была связана с основной целью литературы, особенно литературы, написанной для детей. В 18 веке работы Джона Локка и Жан-Жака Руссо сосредоточили свое внимание на детях как читателях литературы.Однако, как было сказано Э. М. Форстером: каждая хорошая история имеет мораль, и каждая плохая история является моралью, теперь необходимо вывести мораль. Это потому, что в конечном итоге цель литературы — сделать мир лучше, что невозможно без обучения морали. Следовательно, мораль необходима литературному произведению, которое затем функционирует как основная суть любого литературного произведения.

Определение морали Merriam-Webster

mo · ral · i · ty

| \ mə-ˈra-lə-tē

, mȯ- \

1а

: моральный дискурс, утверждение или урок

закончил свою лекцию банальной моралью

б

: литературное или иное творческое произведение, преподающее моральный урок

«Басни Эзопа» известны как мораль.

2а

: учение или система морального поведения

основной закон, который должна утверждать адекватная мораль — Марджори Грен

б
мораль множественного числа

: особые моральные принципы или правила поведения

мы все выросли на одной из этих морали — Психиатрия

3

: соответствие идеалам правильного поведения человека

признал целесообразность закона, но поставил под сомнение его мораль

4

: моральное поведение : добродетель

мораль сегодня предполагает ответственное отношение к законам естественного мира — П.Б. Сирс

литературы и моральных целей Робертсона Дэвиса | Статьи

Утомительно, когда оратор начинает со скромного протеста, что он неадекватен для поставленной перед ним задачи или что он последний, кого следовало попросить обсудить тему его выступления.Мы склонны отвергать такие морщинистые заявления об отказе от ответственности как принадлежащие тому, что Голдсмит называл «приличиями глупости». Но дело в том, что ораторы часто кажутся неадекватными для своей задачи, и я один из них на данный момент. «Почему же тогда вы приняли приглашение выступить?» ты спрашиваешь. Я сделал это, потому что был заинтригован предложенной темой и хотел обдумать ее. Возможно, я даже был настолько тщеславен, что предполагал, что могу сказать что-то проясняющее об этом. Но по мере того, как я думал, писал, писал и думал, я был вынужден признать, что я откусил очень большую жвачку и что я могу прогрызть только ее часть.

Предмет «Литература и нравственные цели». Это не особенно привлекательное название, но я не смог придумать ничего лучше, которое было бы столь же информативным. Я собираюсь поговорить о том, насколько далеко можно ожидать, что литература будет обсуждать моральные проблемы и какой вклад она может внести в их решение, не будучи неверной самой себе.

Полагаю, мне лучше попытаться определить или дать некоторое общее представление о том, что подразумевается под моральной целью. Разве это не для того, чтобы дать какое-то руководство по отношению ко всему хорошему, а не к злу? Но сразу же мы сталкиваемся с трудностью, поскольку в некоторых частях мира все считается хорошим или, по крайней мере, в рамках разумного поведения, которое в других местах осуждается.Возьмем, к примеру, педерастию и содомию, которые допускались в языческом мире, но которые примерно до середины этого столетия считались аморальными в христианском и иудейском мире. Но теперь христианский и иудейский мир или значительная его часть совершили моральный поворот, и то, что было осуждено, терпимо, если не одобряется, даже среди членов духовенства, которые должны быть моральными образцами.

Предположительно это потому, что среди семи добродетелей естественные добродетели считаются менее необходимыми для хорошей жизни, чем сверхъестественные добродетели.Если у кого-то есть Вера, Надежда и Милосердие, можно предположить, что он может справиться с небольшим количеством Справедливости, Стойкости, Благоразумия и Воздержания. Но это очень глубокие и бурные воды, и плавать в них могут только тонкие богословы. Как литератор, в особенности писатель и драматург, я должен оставаться в рамках того, что от меня можно ожидать. И вот что я знаю: практически все романисты, драматурги и поэты с серьезными художественными целями неизбежно вовлечены в проблемы морали, но такие писатели оказываются на опасной и разрушительной в художественном отношении почве, когда они позволяют своей работе доминировать . моральная цель.

Когда, например, говорят о великих произведениях художественной литературы, преследующих общепризнанную моральную цель, сразу вспоминается Потерянный рай, , в котором Мильтон-художник настолько перехитрил Милтона-теолога, что сатана кажется самым большим интересный персонаж в стихотворении, и всех тянет восхищаться им; в Paradise Regained, , где сатана превратился из гордого бунтаря в гораздо меньшего искусителя и интригана, гений Мильтона, кажется, менее счастлив.Или рассмотрите The Pilgrim’s Progress, , который безжалостен и безупречно нравственен, но живет красотой своего стиля и чередой ярких портретов и картин. Когда мы читали эту книгу в детстве, хотели ли мы когда-нибудь стать христианами? Разве мы не тосковали по одной из меньших ролей, даже по Гигантскому Отчаянию? Какими мы были нечестивыми детьми, мы думали, что христианин — это скорее таблетка, а другие полны захватывающей жизни.

Литература, которая моральна раньше, чем художественная, редко бывает на уровне Милтона или Беньяна.Когда я был мальчиком, я был ненасытным читателем. В моем доме на полках стояло множество моральной литературы, и меня побуждали читать ее, чтобы мне было лучше. Также было много другой литературы, но мне не запрещали, а только обескураживали, читать ее, поскольку она, как говорили, была «вне меня», что, как я быстро обнаружил, означало, что она имела дело с жизнью почти так же, как сама жизнь, и не так, как хотели, чтобы я думала твердо придерживающиеся моральных принципов. Мои родители оба выросли в бескомпромиссных христианских семьях, поэтому у нас было много книг, которые они выиграли в качестве призов Воскресной школы, а это означало, что у них были хорошие воспоминания, а не агрессивно раскаивающиеся сердца.

Какими были ужасные те призовые книги! Я не буду утомлять вас подробностями о них, но я должен упомянуть один, который назывался Стремление помочь. Он был о благородном мальчике, чей отец потерпел неудачу в бизнесе не по своей вине, а потому, что злые люди работали против него. У мальчика был детский печатный станок с резиновым шрифтом, и он в одиночку вывел свою семью из отчаяния, занявшись полиграфическим бизнесом. Он добивался приказа от обществ воздержания печатать свои объявления, и таким образом он убил двух моральных зайцев одним выстрелом, хотя злые мальчики часто меняли распечатанные им счета, чтобы придать им склонность к алкоголю.Но в конце концов он победил, потому что право всегда побеждает. Он был очень порядочен по отношению к своему отцу и никогда не говорил, что его отец был неудачником. Для своей матери, конечно, он был объектом почти истерического обожания. В этой истории был элемент Эдипа, который я тогда не оценил.

С тех пор я задавался вопросом, знали ли некоторые из этих авторов моральных сказок для молодежи, что они делают. Даже Луиза Мэй Олкотт — несомненно, писатель с солидным даром — включала в свои книги загадочные вещи.Подумайте о маленьких человечках, о , которые я прочитал с жадностью. Один из маленьких человечков — мальчик по имени Нед, и это мальчик с неустойчивыми моральными качествами; но в Пламстедской школе он попадает под влияние профессора Баэра, немецкого педагога, обладающего необычным методом дисциплины. Когда Нед непослушен, профессор не наказывает его; о, нет — Профессор заставляет Неда ударить ему по рукам тростью со всей возможной силой, пока Нед не доводится до слез, потому что он нежно любит профессора и восхищается им.Еще мальчишкой я думал, что в профессоре есть что-то явно странное. Но знала ли об этом Луиза Мэй Олкотт? (Она и сама была не совсем без изгибов.)

Но вернемся к благородному мальчику в Стремясь помочь. Этот мальчик заставил меня почувствовать себя очень дешевым, потому что у меня тоже был детский печатный станок, и он давал самые грязные, плохо написанные и самые презренные работы, которые когда-либо видели. В самом жалком обществе воздержания было бы пренебрежительно нанять меня. К счастью, мой отец не был неудачником, иначе моя семья погибла бы под тяжестью моей некомпетентности.

Благородные мальчики в художественной литературе были проклятием моей жизни. Моя семья подписалась от моего имени на журнал под названием The Youth’s Companion, , который выходил в Бостоне, и каждый месяц он приходил, наполненный рассказами о благородных мальчиках, которые навязывали свое моральное превосходство всем окружающим примерно такими же способами. замечательная промышленность. В моем темном сердце я ненавидел этих мальчиков. Они неизменно благородно вели себя по отношению к девушкам, и я признаюсь, что были времена, когда мои чувства к девушкам падали ниже их стандартов.Я знал довольно много девушек, и они были разделены на сладострастно желанных и чудовищных подхалимов и болтунов.

Теперь я верю, что меня спасло только одно. Все мальчики из учебников Воскресной школы были англичанами, а мальчики из The Youth’s Companion были американцами, обычно бостонцами. Я был канадцем и рос с верой в то, что канадцы другие — низший уровень бытия, неспособный к нравственности в высших ее проявлениях. Одно из удовольствий быть канадцем — это то, что от него не ждут, что он будет хорошим примером.

Я заткнулся рассказами о моральных животных, таких как Прекрасный Джо. Вы, возможно, не встречали этого сильного морального пса, который встретил большую часть мирового зла в виде злых и жестоких хозяев. Но Джо был своего рода собачьим христианином и, более того, абсолютным трезвенником; Губы Джо никогда не касались алкоголя. Но в реальной жизни я знал нескольких собак, большинство из которых были идиотами, и чье моральное поведение было значительно ниже стандартов Джо, потому что Джо вел жизнь непоколебимого целомудрия, а собаки, которых я знал, нет.

Я не мог переварить Маленький лорд Фаунтлерой, , который представил мне политическую головоломку, особенно сложную для канадца: что это был за мальчик и что он делал? Он был американцем, но случайно унаследовал титул, уехал в Англию и стал лордом, после чего был безжалостно демократичен по отношению ко всем, кто твердо помнил, что он был лордом, и вел себя соответственно. Маленький Лорд существовал, чтобы докопаться до двух вещей, которые были представлены как могущественные истины: мы должны быть демократическими и должны признать моральное превосходство, связанное с бедностью.Я подумал, что быть демократом легко, если все подхалимствуют над тобой, и мне хотелось, чтобы Маленький Лорд провел несколько дней в школе, в которую я ходил, где прославился как неутомимый читатель (ибо я не мог скрыть он) должен был быть изгоем. Многие из моих преследователей наслаждались благословением бедности, но, похоже, это не улучшало их характеров. Они были жестокими, ревнивыми и лишенными сочувствия.

Мое здравомыслие спасли книги, которые я читал потихоньку. Диккенса, где злые люди были многочисленны и часто богаты, успешны и привлекательны.Теккерея, где снобизм, казалось, был движущей силой большинства действий. Томаса Харди, где жизнь осложнялась противоположной моралью и неконтролируемой работой Судьбы, и где Бог явно не был любящим Отцом. Я не знал этого в то время, но, конечно, это были работы литературных художников, которые наблюдали за жизнью зоркими глазами и писали о том, что они видели, поскольку их широкий характер позволял им видеть. Когда я сам стал писателем, я, насколько мог, решил следовать именно за ними, а не за агрессивными моралистами.

Когда я поступил в Оксфорд, я познакомился с молодым человеком из моего колледжа, который уже был рукоположен в пресвитерианский священник. Он узнал, что у меня были амбиции как драматург, и он придумал отличный план: мы будем сотрудничать над серией пьес, основанных на великих моральных сказках Библии — Жертвоприношение Исаака, Моисея и золотого тельца, Виноградник Навуфея и как. Я писал пьесы, но он давал богословие, моральный пыл, рвение. Я указал ему, что в восемнадцатом веке миссис Дж.В 1782 году Ханна Мор поставила четыре Священных Драмы: Моисей в Камышах, Давид и Голиаф, Валтасар, и Даниил. Даже писательнице они не могли понравиться. Она написала: «Я считаю, что будет нелегко представить духовные драмы на английской сцене. Скрупулезные сочтут это оскорбительным, а профаны сочтут это скучным ». Моя подруга, юная Домини, не испугалась: мы добьемся успеха там, где потерпела неудачу миссис Мор. Но меня это не убедило. В детстве я видел священные драмы — Царица Есфирь и Блудный сын — и даже в таком увлеченном сценой ребенке, как я, они вызывали глубокую тоску.Должен вам сказать, у меня было много проблем с тем, чтобы избавиться от этого амбициозного молодого пастора.

Проблема заключалась в том, что я изменил свое личное определение слова «моралист». Для меня это означало не того, кто навязывает своему искусству моральную систему, а того, кто видит в жизни столько, сколько может, и кто делает какие выводы он может. Какие действия приводят к каким результатам? Существуют ли абсолютные стандарты добра и зла? В какой степени то, что кажется приемлемым для общества, основано на истине о конкретном мужчине или женщине? В какой степени принятие популярного или социально одобренного кодекса поведения может определять или, возможно, искажать характер? Где лежат истоки поведения; в какой степени они могут контролироваться; насколько человеческое существо несет ответственность перед своей группой, своей страной или своей исповедуемой верой (или неверием) за то, что оно делает? Насколько допустимо говорить о том, что человеческое существо составляет своей жизни, и в какой степени элемент, о котором он может не подозревать в себе , делает для него его жизнью? Насколько далеко мы можем согласиться с утверждением, что жизнь — это сон, и что мы существа в этом сне, о котором нам снится нечто, о чем мы не знаем? Это, как мне кажется, забота настоящего моралиста.Он наблюдатель и регистратор; он не может позволить себе быть судьей, кроме как косвенно.

В следующих комментариях вам может показаться, что я в основном останавливаюсь на писателях девятнадцатого века и ранее, игнорируя писателей того века, в котором мы живем. Конечно, есть много писателей сравнительно недавнего времени, которых можно было бы обсудить: можно сразу вспомнить Хемингуэя и Фолкнера в Соединенных Штатах, а также Грэма Грина, Джеймса Джойса и этого выдающегося моралиста Эвелин Во в Великобритании; Великий роман Марселя Пруста фактически представляет собой долгое исследование тщеславия, и многое можно сказать о Томасе Мане, о «Глинтер Грасс».В этой драме одним из самых глубоко ищущих моралистов нашего времени является Артур Миллер, а в Великобритании Алан Эйкборн под прикрытием сардонической комедии ставит перед нами сложные моральные проблемы. Но об этих и о более поздних писателях я ничего не скажу, потому что чем ближе к нам писатель, тем разнообразнее становятся споры и мнения. Я останусь с писателями более раннего времени, о творчестве которых пыль споров в какой-то степени улеглась.

Вам может показаться, что я несправедливо взвешивал весы против книг с общепризнанной моральной целью, говоря о призах Воскресной школы и публикациях для детей.Конечно, были широко распространенные художественные и драматические произведения, которые не так просты. Я вспоминаю знаменитую пьесу « Джордж Барнуэлл» или «Лондонский торговец », написанную в 1731 году и пользовавшуюся примерно 150-летней популярностью на сцене. Его часто совершали по праздникам как моральное предупреждение ученикам, которые, как Барнуэлл, могли попасть в компанию злых женщин и, что еще хуже, ограбить своих хозяев. О «Хижина дяди Тома» можно подумать, — мощная и пьеса, и роман.Были такие книги, как Danesbury House, , написанные миссис Генри Вуд в 1860 году и получившие приз в сто фунтов от Шотландской лиги воздержания за описание вреда употребления алкоголя; это был первый из замечательных романов миссис Генри Вуд, все они были чрезвычайно популярны — и все они имели решительно моральную направленность. Но их мораль не смогла их спасти по простой причине: нравственность меняется от возраста к возрасту, и ее нравственность диктовалась ее обществом.Более глубокие истины о человеческой природе, которые лежат в основе великих драматических произведений и художественной литературы, более долговечны.

Сравните, например, самый известный роман миссис Генри Вуд. Ист Линн, с Толстым Анна Каренина. Тема та же: замужняя женщина безнадежно влюбляется в мужчину, который устал от нее; она разрушает покой своего мужа и отдаляется от любимого ребенка; в конце концов, разрушив свою жизнь, она умирает. Но в East Lynne ее увлечение очень серьезно рассматривается на основе того, что миссисГранди может подумать. Кто может забыть фразу из пьесы, сказанную отцом героини: «О Изобель! ты, дочь графа! Как сильно ты забыл себя! » Толстой рассматривает дезертирство Анны так, как оно отражает карьеру ее мужа, который блестяще изображен как обиженный, хотя и несимпатичный мужчина. Но главным образом Толстой рассказывает нам о моральном разрушении самой Анны, о ее преданности страсти, которую она находит подавляющей, но которая со стороны кажется просто глупой. Мы видим гибель Анны и ее окончательное осознание того, что она собой представляет и что она сделала, и ее самоубийство.Анна Каренина жалка и почти благородна в своей страсти, но мы не можем избежать осознания того, что она тоже в некотором роде дура. Но не героиня East Lynne; она грешит, и ей восторженно прощается; большую часть ее поведения следует охарактеризовать как подлость, но, похоже, никого это не волнует; она умирает наконец в сиянии добродетели, оплакиваемая своим мужем, с которым она плохо обращалась, как если бы она была ангелом всю свою жизнь. Анна умирает, потому что это ее судьба. Можно подозревать, что леди Изобель умирает, чтобы все остальные персонажи чувствовали себя дешевыми.

Почему Анна Каренина жила, а о леди Изобель забыли все, кроме нескольких любителей, вроде меня? Потому что в East Lynne все карты сложены в пользу главного персонажа, раскаявшейся грешницы, женщины, грехи которой ей прощены, главным образом потому, что она является героиней популярного романа. Но Анна Каренина — человек, а не кукла, созданная для кукольного спектакля. Ошибки Анны очевидны для всех, и мораль романа опускается далеко за пределы того, что считалось моральным в российском обществе 1870-х годов.Мы читаем его сейчас, в совершенно ином моральном климате, из-за его прекрасного понимания того, что может случиться, когда страсть преодолевает благоразумие, что является вневременной темой, и того, как судьба может вмешиваться в, казалось бы, обычную жизнь.

Конечно, не вся прекрасная фантастика написана на уровне Толстого. Есть много литературных художников, которые изо всех сил стараются представить человека в обществе и человека, находящегося в противоречии с обществом, чей литературный дар не выводит их на первое место среди писателей. Даром нельзя командовать.Мы знаем, как тяжело сам Толстой утонул в конце своей карьеры, когда он часто писал, чтобы доказать свою точку зрения и преподать урок, а не записать то, что он увидел и что он интуитивно понял из увиденного. Гений художественной литературы, кажется, всегда находится в состоянии войны с ортодоксами, всегда сопротивляется установленным вероучениям, потому что художник-литератор тянется к тем вещам, которые являются исключениями из ортодоксии и которые кажутся противоположными вероучениям. И это не потому, что литературные художники обязательно бунтуют (хотя некоторые были таковыми), а потому, что они осторожны и беспрекословно наблюдательны.Они хорошо осведомлены о солнечном свете, но их побуждают также исследовать тень, которую он неизбежно создает.

Если мне кажется, что я говорю так, будто у писателей есть собственная ортодоксия — ортодоксия неортодоксальности, так сказать, решимость идти вразрез с обществом — позвольте мне сразу же отказаться от любого такого намерения. Писатели не безнадежно интеллектуальны в своем подходе к жизни; действительно, некоторое знакомство с историей литературы показывает, насколько авторы в основном уступают решительным интеллектуалам в их способности анализировать и теоретизировать.

Однажды я попал в затруднительное положение, сказав, что авторы, как правило, не очень умны. Люди нападали на меня и противоречили мне, потому что были уверены, что любой, кто может создавать сюжеты и персонажей, должен обладать сильным интеллектом. Но я защищаю себя, говоря, что я не отношусь к интеллектуальности, как это обычно проявляется в обществе, со всей серьезностью. Способность решительно спорить и то, что я могу назвать умением решать головоломки и сдавать экзамены, часто есть у людей с засушливым и ограниченным восприятием и необразованным сердцем.В искусстве, как и в науке, важна способность видеть то, чего не видят другие люди, делать поспешные выводы и быть правыми, видеть сквозь кирпичную стену, короче говоря, быть творческими. Интуиция — это слово, которым злоупотребляют, но если мы определяем его как способность воспринимать вещи без вмешательства мышления или логического процесса, мы говорим о чем-то, что не является разумом в общепринятом смысле этого слова. Любой, кто пробовал это, знает, насколько плохой инструмент является логика, когда ее применяют к вопросам человеческого поведения.Один великий логик определил интуицию как «восприятие теней», и именно восприятие теней лежит в основе величайших поэтических произведений, художественной литературы и драмы.

Поскольку они не безнадежно интеллектуальны, писатели могут не очень хорошо осознавать интуитивный импульс, который ими движет. Рассмотрим роман Сервантеса «Дон Кихот , », который существует уже почти четыре столетия и до сих пор считается одним из величайших шедевров мировой художественной литературы.

Это история о приключениях джентльмена, чей ум был перебран чтением старинных романов и рыцарских романов.Он нелепо вооружается жалкими доспехами и старым жалким конем и едет вперед в поисках приключений. История не рассказывается аккуратным литературным искусством; это бессвязный и часто грубый рассказ о глупости безумного старика, над которым издеваются, бьют и унижают до тех пор, пока он на смертном одре не осознает безумие своего заблуждения.

Книгу часто читают поверхностно. Чаще всего его вообще не читают люди, которые, тем не менее, знают о нем, потому что эта история знакома по сценической, кино и оперной версиях и дала нашему языку слово «донкихотский», означающее, движимое невыполнимыми идеалами чести.Но если мы прочитаем книгу внимательно и сочувственно, мы обнаружим секрет ее необычайной силы. Это первый в популярной литературе пример глубоко религиозной темы победы, вырванной из поражения, которая имеет сильное христианское значение. Дон, вежливый и рыцарский по отношению к тем, кто плохо обращается с ним, и который готов помочь бедствующим и атаковать тиранию или жестокость любой ценой для себя, явно более великий человек, чем тупые крестьяне и жестокие дворяне, которые мучить и презирать его.Мы любим его, потому что его глупость подобна Христу, а его победа не от мира сего.

Это то, что имел в виду Сервантес? Я не могу сказать, потому что я не слуга, но это определенно то, что он написал, и мы знаем, что такая книга не могла быть написана иначе как человеком великого духа. Это загадка, которая побудила некоторых энергичных критиков предположить, что писатель — это иногда идиот-савант , который пишет лучше, чем он знает, и которому, конечно, нужны критики, чтобы объяснить его миру и, вероятно, самому себе.

Тема победы, вырванной из поражения, и глупости, которая превосходит общепринятые представления, лежит в основе многих романов. Одним из лучших и наиболее устойчивых является первый успех Чарльза Диккенса, The Pickwick Papers. Когда мы впервые встречаемся с мистером Пиквиком, он похож на шута, но когда его несправедливо заключают в тюрьму, его характер углубляется, и он начинает осознавать страдания и несправедливость, присущие обществу, в котором он живет. К концу книги мистер Пиквик — действительно стоящий человек.Интересно и очень важно, что мистер Пиквик зависит от своего камердинера Сэма Веллера, уличного юноши, который для него то же, что Санчо Панса для Дон Кихота; то есть элемент здравого смысла и практической мудрости, которых не хватает его хозяину. Когда мы думаем об этом, мы видим, что великие добродетели проявляются в этих четырех людях: Дон Кихот и мистер Пиквик обладают верой, надеждой, милосердием, справедливостью и силой духа, но им нужны их слуги, чтобы они обеспечивали благоразумие и воздержание. Персонаж, обладающий всеми семью великими добродетелями, никогда не станет героем романа; он был бы совершенен и, как следствие, лишен сочувствия, поскольку мы нетерпеливы и подозрительно относимся к человеческому совершенству.Но когда герой, обладающий большинством добродетелей, находится в паре с помощником и служителем, у которого есть то, чего ему не хватает, может получиться великая и волшебная выдумка.

Знал ли Диккенс, что он делал? Здесь я нахожусь в большей безопасности, чем я с Сервантесом, потому что Диккенс был одним из моих исследований на протяжении всей жизни, и я думаю, что он точно знал , что он делал, в этом и во всех романах, последовавших за «Записками Пиквика». Жизнь Диккенса показала, что он был человеком, далеким от интеллекта и, к сожалению, заблуждавшимся во многом в своем личном поведении, но когда он был за своим столом, он полностью командовал, и он очень хорошо знал, что после шаткого начала , он работал с отличной темой.

Чем на протяжении всей своей карьеры занимался Диккенс? Есть критики, которые настаивают на том, что он был великим социальным реформатором, бичом общества и законов своего времени. Так и было, хотя тщательное изучение его работы показывает, что он часто стоял за реформой, а не до нее. Его знаменитая атака на беззаконные йоркширские школы, существовавшие как места, где можно было спрятать и забыть незаконнорожденных детей, была совершена после того, как эти школы уже подверглись нападению и находились в процессе расследования.Конечно, он жестоко напал на госслужбу и канцелярию в Холодном доме, , но вопрос о том, произошли ли в результате какие-либо изменения, остается открытым. Мир имеет сильную тенденцию отделять то, что он читает в романах, от того, что он переживает в реальной жизни, и хотя такой реформатор, как Диккенс, может вызывать общественное негодование, он заходит слишком далеко, чтобы приписывать реформы его вмешательству. Авраам Линкольн, возможно, действительно сказал, что дом дяди Тома Гарриет Бичер-Стоу положил начало Гражданской войне в США, но можно подозревать, что в глубине души он знал лучше.Итак, был ли Чарльз Диккенс тронутым моральным рвением, когда он писал?

Да, отчасти он был, но его сильнее и действеннее двигало нечто другое, и это был инстинкт автора — очень великого писателя — который работал в нем. В его время было много писателей-реформаторов, и у некоторых из них негодование разгорелось сильнее, чем у Диккенса. Был один, Генри Коктон, которого вы можете извинить за незнание, который написал очень популярную книгу под названием Valentine Vox (1840 г.), которая была яростной атакой на частные приюты для душевнобольных, которым служили в XIX веке. очень часто тюрьмы для неблагополучных родственников.Есть основания полагать, что Valentine Vox спровоцировало расследование, но кто его теперь читает? Почему? Поскольку Коктон не был Диккенсом, и за исключением таких чудаков, как я, его книга не читается. Итак, что же такого было у Диккенса, что ставило его так высоко в ряды английских писателей, чего не хватало Генри Коктону? Это было инстинктом, природой автора. Можно ли это определить? Давайте попробуем.

Платон первым сказал, что мы обретаем знание о мире вокруг нас с помощью четырех функций, которые мы можем назвать Мышлением, Чувством, Ощущением и Интуицией.Мышление — это рассуждение, без эмоций; Чувство — это формирование на основе эмоций того, что сейчас называется «оценочными суждениями»; Ощущение — это качество, которое дает нам физическую реальность вещей — высоты, глубины, мягкости, твердости, расстояния, температуры и всего такого осязаемого; и последнее — интуиция, восприятие возможностей. У всех нас в той или иной мере есть эти четыре функции, но одна, вероятно, будет доминирующей и, таким образом, будет определять наш подход к жизни. Автор, вероятно, особенно силен в интуиции.

Именно интуиция позволяет писателю видеть дальше фактов ситуации, расшивать и расширять их рамки, а также открывать возможности, которые не видны, например, Мыслителю или человеку сенсации. Я говорил своим ученикам, что каждый понедельник утром история Отелло сообщалась в утренних газетах, но для того, чтобы увидеть ее возможности, понадобился Шекспир. Я также напомнил им, что Хенрик Ибсен сказал, что он практически ничего не читал, кроме Библии и газет, потому что именно там он нашел все, что ему нужно для своих драм.Человеческий опыт не безграничен; одни и те же вещи имеют тенденцию повторяться во всей нашей жизни; индивидуальность нашего ответа придает им индивидуальность. Диккенс столкнулся с той же бедностью, убожеством, подлостью, великодушием и героически перенесенной болью в Лондоне своего детства, с которым столкнулся его товарищ, мальчик Боб Феджин, но именно его интуитивное качество позволило ему представить сцену с мистером Фейджином. и миссис Микобер с Биллом Сайксом и Нэнси, с Диком Свивеллером и маркизой, с Юрайей Хипом и высокомерными Краммлезами.Я думаю, что говорить о том, что он придумал своих персонажей, было бы поверхностным; скорее следует сказать, что он различил их в суматохе жизни и опыта, которые давили на него; он видел золото в руде, и он сделал золото ощутимым для своих читателей тогда и сейчас.

Я полагаю, что жизнеспособность работы Диккенса заключается не в его негодовании по поводу давно умерших злоупотреблений; в викторианской Англии было много негодования. Это было в его необычайном восприятии и освещении жизни, которая лежала вокруг него, как неодушевленной, так и одушевленной.Его не так волновала некомпетентность и нечестность медсестер того времени, как его восхищали некомпетентность и нечестность Сэйри Гэмп и ее партнерши Бетси Пригг; его не волновала неумолимая медлительность работы канцелярии, а скорее его сводила с ума мисс Флит, а также семья Джарндисов, которую он довел до обнищания. Когда он смотрел на лорда-канцлера, сидящего в своем дворе, в парике и платье и окруженного всем великолепием прецедентов и ритуалов, он был не юристом, достигшим вершины своей профессии, а Старым Круком, который сидел в соседнем магазине развалин в окружении. как лорд-канцлер, по пыльным свидетельствам разоренных домов и сломанных жизней.

Это ничего не говорит нам о том, что Диккенс был художником. Почему он был художником и к чему склоняло его как писателя его артистизм? Я думаю, не для целей, которые гораздо лучше преследуются в парламенте и в газетах, а для людей, вещей и сырой жизни, в которой он видел чудеса, скрытые от других глаз. Если вы хотите узнать, каковы были мнения Диккенса на социальные темы, помимо его романов, прочтите, что он написал для популярных газет, которые он редактировал; вы будете удивлены, насколько банальны и не диккенсовские многие из этих статей.Редактор руководствовался моральными соображениями; великим автором руководила интуиция.

Не поймите меня неправильно. Я не говорю, что у Диккенса отсутствовала моральная цель ; у него было столько же, сколько у следующего человека, и больше, чем у многих. Но не моральная цель сделала его великим писателем.

Были писатели и хорошие писатели, которые отвергали любое предположение о нравственной цели в своей работе. Владимир Набоков написал в письме другу: «Писатели не несут социальной ответственности», и, конечно же, он не признает ее в своих романах.Но в трех опубликованных томах его лекций по западной литературе он должен признать огромную социальную ответственность Толстого и Достоевского, не говоря уже о других. Если человек не пишет чрезвычайно терпких романов, как это делал сам Набоков, трудно избежать некоторого влияния социальной ответственности, потому что это кажется чем-то глубоко укоренившимся в человеческой природе. Начиная с года «Басни Эзопа», человечество испытывало сильный аппетит к историям, из которых непосредственно черпается мораль или в которых подразумевается какое-то моральное отношение.

Если вы действительно хотите узнать, чего люди ожидают от прочитанного, забудьте на время о великих писателях и шедеврах и взгляните на большинство популярных романов — романы, которые продаются сотнями тысяч в аптеках и аэропортов, и о которых никогда не пишут в литературных журналах. Дж. К. Честертон, проницательный и несправедливо игнорируемый критик, писал в 1905 году: «Основные предположения и непреходящая энергия людей можно найти в гроши за гроши и в новеллах за полпенни.

Чтобы подняться выше этого уровня, но при этом иметь дело с жанром литературы, который пользуется огромной популярностью, подумайте о детективных романах, которые продаются в таких астрономических количествах и с нетерпением передаются энтузиастами из рук в руки. Я не думаю, что многие из их читателей когда-либо задумывались о нравственной цели, но их отношение можно охарактеризовать так: «Я возмездие, Я отплачу, говорит Господь». Множество детективных романов основаны на словах Исхода: «Если за ними последуют беды, ты дашь жизнь на жизнь, око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу.

И в этих историях, столь разнообразных по своей форме и столь разобщенных по типу общества, которое они изображают, кто является орудием мести Господа, который приносит вора или убийцу справедливой награды? Конечно же, великий сыщик. Возможно, как и Шерлок Холмс, он Думающий человек, холодный рассудок. Или он может быть Человеком чувств, как в «Отце Брауне» Честертона. Он может быть аристократическим лордом Питером Уимзи или неподвижным интеллектуалом Ниро Вулфом. В произведениях мисс П.Д. Джеймс, признанная королева современных детективов, он может быть Адамом Далглишом из Нью-Скотланд-Ярда, который становится поэтом, когда он не идет по следу убийцы, и явно человеком интуиции. Но к какому бы платоническому типу он ни принадлежал, любой, кто уделил хотя бы поверхностное внимание средневековой религиозной драме, узнает в Великом сыщике фигуру, называемую Божественным исправлением. Он восстановитель баланса, отправитель правосудия, действующий от имени высшей власти.

Какой высший орган? Масса читателей могла бы не называть этот авторитет Богом, но они могли бы согласиться называть его Поэтической Справедливостью, желанием глубоко в сердце человека увидеть наказание зла, сколь бы восторженно, как читатели, они могли купаться в этом зле на протяжении двух третей. книга.

Даже в сериалах, о которых много ругают, и в фильмах, где злодеи наносят ужасное наказание Хорошим Парням, Хорошие Парни должны в конце концов победить, иначе армии зрителей вызвали бы возмущенные протесты.

Вы можете сказать, что здесь публика ест свой торт и ест его. Я не отрицаю. Так всегда было в обществе, когда можно было управлять. Это точно резюмируется в истории о маленьком мальчике, который ворвался в гостиную своей матери с криком: «Ма, я поймал жабу, я ударил его, набросился на него и наехал на него с газонокосилкой, пока … (внезапно) видя пастора, пришедшего к чаю) — все же Бог позвал его домой.«Моральные установки большинства людей не обоснованы интеллектуально, но имеют глубокие корни. Зло должно быть так или иначе наказано. Но пока зло продолжается, мы не хотим пропустить выстрел, удар или каплю крови. Как написал один английский сатирик столетие назад:

Это human natur, p’raps, если так.

Ой, разве человеческая природа низка!

Пожалуй, в более щедром настроении можно сказать, что человеческая природа не столько низка, сколько бездумна. Именно такие люди, как мы, решили поразмышлять над этой темой литературы и нравственной цели, и я высказал свое мнение, что литература на ее более высоких уровнях должна остерегаться того, чтобы моральная цель занимала доминирующее место в ее создании.Моральная цель, если она заявит о себе, как это было в большей части самой прекрасной литературы, которой мы располагаем, непроизвольно придет из того места, где возникла серьезная литература, и станет частью ткани всего произведения, и не то, что можно абстрагировать и обсуждать как элемент сам по себе.

Рассмотрим книгу Гюстава Флобера «Мадам Бовари » (1857 г.). В нем мы следим за короткой жизнью Эммы Бовари, которой суждено жить в провинциальной тупости с унылым, но достойным мужем.Она не женщина с сильным характером или интеллектом; она была образована сентиментально, а ее интеллект плохо использовался; она ищет более широкую жизнь через злополучные романы с мужчинами не более высокого интеллектуального или морального уровня, чем она сама; и в конце концов она ужасно умирает, разочарованная женщина.

Это звучит мрачно, но, когда Флобер трактует ее, она поражает своей глубиной понимания и освещением той жизни, которой руководят миллионы людей.С сочувствием относится ли автор к Эмме? Нет, с ней обращаются справедливо. Неужели автор не жалеет Эмму? Не похоже, но понимающему читателю ясно, что автор очень жалеет человечество. Не жалко, что они текут и льются, и Флоберу было бы несправедливо сказать, что они пытаются быть подобными богу. Жаль наблюдателя, записывающего вещи такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть.

Знаменательно, что в один знаменитый случай, когда одна женщина сказала ему: «Как ты мог так глубоко писать об Эмме Бовари? Где ты нашел свое необыкновенное понимание женской природы? » Флобер ответил: «Мадам Бовари, c’est moi.

Он сказал простую правду. Писатель находит свои темы и своих персонажей в глубине своего существа, и его понимание их есть понимание самого себя. Это не означает, что Дон Кихот — это Мигель де Сервантес или что мистер Пиквик — это Чарльз Диккенс в любом простом смысле. Это означает, что Сервантес и Диккенс способны на Дона и мистера Пиквика; они принимают характер не потому, что это очевидная часть их собственной природы, а потому, что это возможность, которую они способны уловить и воплотить в вымышленной жизни.У них есть интуиция Дона и Пиквика, как у Флобера была интуиция в отношении мадам Бовари.

Между прочим, абсурдно утверждать, как сейчас говорят некоторые крайние феминистки, что мужчина не способен воспринимать женщину; Насколько мне известно, никто никогда не говорил, что женщина не способна проницательно писать о мужчине. Джордж Элиот, один из поистине великих писателей викторианской эпохи, умел рисовать людей с захватывающей дух правдоподобностью и восприятием. Не нужно гения из генетических лабораторий, чтобы сказать нам, что в каждом мужчине есть существенный физический элемент, который является женским, и что в каждой женщине есть существенный генетический элемент мужественности.Авторы, как оказалось, имеют необычный доступ к этой противоположной сексуальной стороне себя, которая не только ментальная, но и физическая. Сейчас написаны тяжелые книги, чтобы объяснить этот андрогинный элемент человеческого характера, но огромное количество людей всех мастей всегда знали об этом, и художники любого значения всегда были среди их числа. Возможно, мы можем сказать об авторе то, что Уолт Уитмен сказал о себе. Он большой, в нем множество.

Чтобы развить эту тему интуиции, мне необходимо будет рассказать о личном опыте.То, что я собираюсь сказать, продиктовано не тщеславием, а тем фактом, что, только сказав вам то, что я знаю из своего собственного опыта как истину, я могу надеяться на то, что я буду убежден.

Когда люди говорят об интуиции, они обычно имеют в виду какой-то внезапный скачок в темноте, некую мгновенную вспышку просветления. Конечно, это интуиция одного вида. Но есть и другой вид интуиции, дремлющий, медлительный, и он не так широко признан.

Несколько лет назад я написал книгу под названием Fifth Business, , которая привлекла лестное внимание.За шесть или семь лет до того, как я написал его, я был очень занят какой-то работой, которая, как мне показалось, требовала максимального внимания и всей моей энергии. Мне было поручено запустить новый колледж в моем университете, предназначенный исключительно для аспирантов. Но как бы усердно человек ни работал над задачей, он никогда не бывает полностью поглощен ею. Необходимо уделять должное внимание личным вопросам, семейным делам, разного рода делам. И в дополнение к этому, человек никогда не освобождается от своей фантазийной жизни или жизни, которая утверждается во сне.В течение всех лет, что я был занят описанным мною образом, меня время от времени посещали сцены, которые появлялись в моей фантастической жизни — когда я устал, или когда засыпал, или когда летел в самолете, когда у более организованного человека на коленях были бы бумаги и письма.

Я назвал это сценой, и это было то, что было; действие в нем было незначительным, но картина была яркой. На снимке была деревенская улица; сейчас шесть часов вечера, а так как через два-три дня после Рождества уже темно; снег везде.На улице двое мальчиков; один спешит домой к ужину, а другой кричит ему вслед руганью и кидает в него снежок; Я знаю, что внутри этого снежного кома есть камень, и что он может повредить, и что он предназначен для того, чтобы ранить; но как только снежный ком вот-вот достигнет своей цели, первый мальчик внезапно уворачивается перед двумя людьми, мужчиной и женщиной, которые идут по улице, и снежный ком попадает женщине по голове; она падает на землю.

Вот оно. Инцидент, на разыгрывание которого требуется около тридцати секунд.Это что-нибудь значит? Это повторялось так часто, что я решил, что глупо больше игнорировать это, поэтому я вызвал сцену и предложил своему воображению сделать с этим материалом все возможное. За очень короткое время я узнал, кем были все люди в этой фантазии, и каков был исход инцидента. Книга требовала написания. И, как я писал, в течение нескольких месяцев оставшаяся часть истории и ее результат появлялись по мере необходимости. И появилась не только история Fifth Business , но и другие аспекты той же истории, которые составили два последующих романа, результатом которых стала трилогия.

Уверяю вас, что, когда я писал эти книги, у меня не было никакого морального смысла. Я никогда не считал себя моралистом. То, о чем я писал, можно свести к двум темам. Во-первых, результат одного действия может распространяться подобно кругам, которые расширяются, когда камень бросают в пруд, пока не коснутся мест и людей, о которых не догадывается бросивший камень; в моем рассказе потребовалось шестьдесят лет, чтобы полет этого усыпанного камнями снежного кома израсходовал себя. Во-вторых, я хотел исследовать вопрос о виновности детей в совершении злодеяний — может ли ребенок быть виновен в истинном зле? И что может быть результатом глубоко пережитой детской вины?

Я возражаю, что это темы романиста, и я как писатель относился к ним.Я был удивлен, когда некоторые критики решили, что я моралист. Конечно, в моей истории были моральные аспекты, но для меня они были гораздо менее важны, чем характер и происшествие. Характер и происшествие были результатом интуиции, а не тщательной интеллектуальной работы, и когда критики писали о крючке так, как если бы я сначала выбрал моральную тему, а затем прикрыл ее художественной литературой, я был одновременно удивлен и возмущен.

Я уверен, что именно так пишутся настоящие книги — я имею в виду книги, которые не просто созданы для рынка на основе популярных на рынке тем.Они уже сформировались глубоко в бессознательном писателя, из которого их можно уговорить или вытащить, когда они не могут выйти из него мягко и легко. До того, как слово было изложено на бумаге, книга существовала как возможность.

Я думаю, что этим объясняется неудовлетворительный характер некоторых очень великих книг, когда на них смотрят с точки зрения литературного критика. Похоже, что у критиков в уме есть некий платонический идеал того, каким должен быть роман, и любой роман, не соответствующий этому идеалу, они объявляют «несовершенным».«Однажды я спросил члена этого круга друидов, может ли она назвать какой-нибудь роман, который не был бы ошибочным. После меланхолических размышлений она заявила, что не может. Даже Генри Джеймс, первосвященник прекрасно написанного романа, обнаруживал недостатки в тех местах, где оскорбленный художественный инстинкт отказывался от издевательств во имя академического превосходства.

Все мы знаем эти замечательные, несовершенные книги. Война и мир — ужас для литературного критика, но это произведение несомненного величия. Так же обстоит дело с Moby Dick, , которое временами кажется, что оно истощило бы терпение самого одурманенного читателя.Достоевский и Бальзак никогда не знают, когда достаточно. Но хотели бы мы остаться без великих, несовершенных шедевров? Нет, не стали бы.

Мы также не можем сказать, что ценим их прежде всего за ту решительную моральную цель, которая, несомненно, проявляется в них. Снова и снова, читая великие художественные произведения, мы слышим издалека голоса, кричащие: «Бог не поругаем»; «Ибо что посеет человек, то и пожнет»; «Собака снова обратилась к своей блевотине, а свиноматка, которую мыли, валялась в болоте.Но можем ли мы найти какие-либо доказательства того, что эти вещи были написаны на столе великого автора? Почему же тогда они утверждают себя в его работах?

Я сказал, что я не моралист. Я тоже не философ или богослов. Поэтому, когда я предполагаю или предварительно намекаю, что, возможно, мораль является частью структуры человека, что она имеет какой-то архетипический корень, я говорю не как что-то иное, как писатель, художник.

Сказав это, позвольте мне сразу добавить, что я не использую слово «художник» в каком-либо грандиозном смысле и не претендую на особый статус, потому что я применяю его к себе.Слово, восходящее к его происхождению, означает просто «создатель» и не обязательно высшее существо, хотя, как сказал Олдос Хаксли более шестидесяти лет назад, мы живем в то время, когда любой, кто хочет называть себя художником, кажется представьте, что мир должен ему на жизнь. Литература, несомненно, является искусством, но мы должны быть осторожны, когда говорим о ней.

Всем известно о печальном положении Салмана Рушди, оскорбившего мир ислама. Я не буду ничего говорить о том, что правильно, а что нет, потому что я недостаточно знаю об этом, чтобы делать это с пользой.Но мне было жаль, когда в недавнем публичном выступлении г-н Рушди апеллировал к тому, что он называл «святостью искусства», чтобы оправдать то, что он написал в «Сатанинских стихах». Эпоха, которая так часто побуждала нас относиться к Библии просто как к литературе, не время набрасывать на роман мантию святости. В искусстве нет наиважнейшей «святости», которая возвышала бы его над другими произведениями человека. Некоторые книги из-за их великолепного замысла и исполнения, несомненно, являются искусством высочайшего уровня и высоко ценятся.Но их слава не распространяется на заурядные произведения литературных подмастерьев, и писатели находятся в шатком положении, когда думают иначе.

Итак, подводя итог, я высказал мнение, что у литературы действительно может быть моральная цель, когда моральное суждение естественным образом исходит из произведения искусства и на него отвечает сильное внутреннее убеждение читателя. Мораль, применяемая косметически, чтобы уловить определенный вкус, можно найти во многих книгах, но не в лучших. Я довольно хорошо ограничился своими замечаниями художественной литературой, а о художественной литературе могу сказать, что это по своей природе светская форма искусства, берущая всю жизнь в качестве своей области и не терпящая связей любого рода, в том числе и общественной морали .Но если, как я подозреваю, какие-то моральные цели существуют глубоко в душе человека, они обязательно всплывут на поверхность в литературе высочайшего уровня.

Робертсон Дэвис, выдающийся канадский писатель, получил множество наград и наград. Это эссе возникло как пятая ежегодная лекция Эразма, спонсируемая Институтом религии и общественной жизни в Нью-Йорке. Авторские права © Робертсон Дэвис 1990 .

Определение литературной дилеммы | Примеры этических и моральных дилемм

Вы помните время, когда вам приходилось делать выбор, и каждый вариант был одинаково неприятен? Возможно, вы солгали, и случилось что-то ужасное, или перед вами стояла задача разгласить правду и понести наказание за ложь.Этот беспорядок называется дилеммой : ситуация, которая требует приемлемого решения. В литературе дилеммы образуют центральный конфликт, с которым сталкиваются многие главные герои. Многие люди сталкиваются в жизни со всевозможными дилеммами, и сделанный ими выбор может иметь долгосрочные последствия. Иногда эти дилеммы даже вызывали изменения в обществе и истории! Общие дилеммы включают: классических , этических, и моральных.

Классическая дилемма

Классическая дилемма — это выбор между двумя или более альтернативами, в которых результаты одинаково нежелательны или одинаково благоприятны.Дилемма обычно не связана с моральным или этическим кризисом, но жизнь человека или персонажа может измениться в результате их решения. Вот некоторые примеры классических дилемм:

• Выбор места для ужина на первом свидании

• Неуверенность в том, какое предложение о работе принять

• Не знаете, переезжать ли в новый город

Классические дилеммы — это больше, чем простой выбор, потому что они обычно побуждают человека задуматься о результатах выбора.В результате персонаж рассказа может оказаться в приключении, в страхе за свою жизнь или в инициировании перемен из-за выбора, который он сделал в своей дилемме.

Этическая дилемма

Этическая дилемма возникает, когда человек вынужден выбирать между двумя морально обоснованными вариантами, но они могут противоречить установленным границам бизнеса, государственного агентства или закона. Некоторые этические дилеммы могут включать следование истине вместо верности другу; следование законам или правилам вместо сострадания к тяжелому положению человека; и озабоченность по поводу отдельного человека по сравнению с большим влиянием на сообщество.Этическая дилемма отличается от моральной дилеммы, потому что она во многом предполагает следование правилам, а не своей совести, хотя совесть, безусловно, может побудить человека подумать о нарушении правил.

Этические дилеммы особенно важны в области медицины и уголовного правосудия, а также в таких сферах деятельности, как социальная работа и психология. Кроме того, большинство государственных служащих должны пройти обучение этике, чтобы решать общие дилеммы, с которыми они могут столкнуться при работе с общественностью.Недавние достижения в науке также выдвинули вперед интересные и неизведанные этические дилеммы. Вот некоторые примеры этических дилемм:

• Секретарь обнаруживает, что ее босс отмывает деньги, и она должна решить, сдавать ли его или нет.

• Врач отказывается дать смертельному пациенту морфин, но медсестра видит, что пациент находится в агонии.

• Учительница, которая также является тренером по волейболу, просит своих спортсменов дать ей номера своих мобильных телефонов, чтобы она могла быстро с ними связаться; однако, согласно политике округа, учителя не должны общаться со студентами по телефону.

• Отвечая на звонок о насилии в семье, полицейский узнает, что нападавший является братом начальника полиции, и начальник полиции говорит полицейскому, чтобы тот «ушел».

• Государственный подрядчик обнаруживает, что спецслужбы незаконно шпионили за его гражданами, но по контракту и законам обязаны хранить свою конфиденциальность в отношении этого открытия.

Моральная дилемма

A Моральная дилемма — это ситуация, в которой человек разрывается между добром и злом.Моральная дилемма подразумевает конфликт с самой сутью принципов и ценностей человека. Выбор, сделанный человеком, может вызвать у него чувство обременения, вины, облегчение или сомнения в своих ценностях. Моральная дилемма часто заставляет человека решать, с каким вариантом он может жить, но любые результаты крайне неприятны, несмотря ни на что. Моральные дилеммы часто используются, чтобы помочь людям продумать обоснование своих убеждений и действий, и распространены на уроках психологии и философии.Вот некоторые примеры моральных дилемм:

• Классическая «дилемма спасательной шлюпки», когда в шлюпке всего 10 мест, а на тонущем корабле — 11 пассажиров. Должно быть принято решение о том, кто останется.

• Поезд с неработающими тормозами мчится к развилке путей. Слева — женщина с двумя детьми; Справа — мужчина, проводящий текущее обслуживание путей. Инженер должен решить, в какую сторону направить мчащийся поезд.

• Муж узнает, что у него неизлечимая болезнь, и решает попросить жену помочь ей избавиться от боли, пока она не стала слишком сильной.

• Подруга обнаруживает, что парень ее лучшей подруги изменяет. Она должна решить, рассказать ли подруге или сохранить это в секрете.

Моральные дилеммы также предоставляют учащимся интересные социальные темы для изучения в должности и исследовательских работах. Общие темы для таких заданий часто включают:

1. Смертная казнь
2. Самоубийство с помощью врача
3. Завершение войны с наркотиками
4. Проект
5. Аборт
6. Правительственный шпионаж
7. Реформа тюрем
8. Легализация (или декриминализация) марихуаны
9. Ископаемое топливо vs.Возобновляемая энергия

Примеры известных дилемм в литературе

Гамлет Уильяма Шекспира

Одна из самых известных литературных дилемм появляется в романе Уильяма Шекспира «Гамлет » Уильяма Шекспира. Фраза «Быть ​​или не быть…» довольно известна. Однако многие не осознают, что эти слова воплощают центральный конфликт дилеммы Гамлета. Гамлет сравнивает агонию жизни со страхом и неуверенностью смерти.Хотя Гамлет разочарован своей жизнью, он также боится смерти, особенно самоубийства. Он напуган тем, что приготовила смерть; это может быть «сон», или это может быть опыт хуже, чем жизнь. Дилемма Гамлета — остаться несчастным или покончить жизнь самоубийством и ждать неопределенности после жизни.

Сайлас Марнер Джордж Элиот

В Сайлас Марнер Годфри Касс сталкивается с множеством дилемм, которые, к сожалению, он не может исправить.На протяжении всей истории он делает один плохой выбор за другим из-за моральных и ситуативных дилемм, контролирующих его жизнь. Основная дилемма Годфри заключается в его секретном браке с негодованием с Молли Фаррен, наркоманкой от опиума. Тексты предполагают, что его привел в этот брак его чванливый младший брат Данстан. Данстан использует эту информацию, чтобы шантажировать Годфри и держать его подальше от его настоящей любви, Нэнси. Секрет становится центром каждой проблемы в его жизни, и из него возникает множество дилемм.Избавится ли он от власти Данстана, разгласив всем о своем браке, и потеряет ли любовь Нэнси? Или он продолжает ухаживать за Нэнси и лгать всем, расплачиваясь с Данстаном и Молли, чтобы те скрыли секрет?

«Дама или тигр» Фрэнка Стоктона

В рассказе «Дама или Тигр» молодой человек сталкивается со смертью после того, как влюбился в дочь полуварварского царя. Король был жестоким и расправился с нарушителями закона, предавая их суду, и судьба была их судьей.Выведенные на арену, у них будет выбор из двух дверей. За дверями ждала красивая девушка или свирепый тигр. Для молодого человека любая дверь была дилеммой, потому что его сердце уже было отдано принцессе. В день своей роковой расплаты он узнал, что принцесса выяснила, какая дверь скрывала тигра, а какая — даму. История заканчивается без разрешения, и читатель задается вопросом, какую дверь принцесса привела своего любовника, чтобы выбрать. Позволила ли она ему быть с другой женщиной, или эта странная мысль привела к его смерти?

Примеры упражнений

Учителя могут настроить уровень детализации и количество ячеек, необходимых для проектов, в зависимости от доступного времени и ресурсов в классе.

1. Определите дилемму в литературном произведении, которое вы прочитали.

2. Создайте раскадровку, которая показывает и объясняет дилемму в литературном произведении. Используйте конкретные цитаты из текста, которые выделяют и объясняют два одинаково неприятных варианта, связанных с дилеммой.

3. Раскадровка дилеммы реальной жизни, которая включает внутренний и внешний конфликт.

Общее ядро ​​

• ELA-Literacy.RL.9-10.2: Определить тему или центральную идею текста и подробно проанализировать ее развитие в течение текста, включая то, как он возникает, формируется и уточняется конкретными деталями; дать объективное изложение текста

• ELA-Literacy.RL.11-12.2: Определите две или более темы или центральные идеи текста и проанализируйте их развитие в течение текста, включая то, как они взаимодействуют и опираются друг на друга, чтобы создать сложный отчет; дать объективное изложение текста

• ELA-Literacy.RL.9-10.3: Проанализировать, как сложные персонажи (например, с множественными или противоречивыми мотивами) развиваются в течение текста, взаимодействуют с другими персонажами, и продвигать сюжет или развивать тему

• ELA-Literacy.RL.11-12.3: Проанализируйте влияние выбора автора относительно того, как развить и связать элементы рассказа или драмы (например, где рассказывается, как действие упорядочено, как персонажи введена и разработана)

• ELA-Literacy.W.9-10.6: Использование технологий, включая Интернет, для производства, публикации и обновления индивидуальных или совместно используемых письменных продуктов, используя преимущества технологии для связи с другой информацией и для гибкого и динамического отображения информации

• ELA-Literacy.W.11-12.6: Использование технологий, включая Интернет, для производства, публикации и обновления индивидуальных или общих письменных продуктов в ответ на постоянную обратную связь, включая новые аргументы или информацию

• ELA-Literacy.SL.9-10.2: Интегрировать несколько источников информации, представленных в различных носителях или форматах (например, визуально, количественно, устно), оценивая достоверность и точность каждого источника

• ELA-Literacy.SL.11-12.2: объединение нескольких источников информации, представленных в различных форматах и ​​носителях (например, визуально, количественно, устно), чтобы принимать обоснованные решения и решать проблемы, оценивая достоверность и точность каждого источника. и отмечая расхождения в данных

Рубрика деятельности

https://www.storyboardthat.com/articles/e/dilemma

© 2021 — Clever Prototypes, LLC — Все права защищены.

Делает ли вас чтение литературы более нравственным?

Литература помогает сформировать то, что мы считаем моральным в первую очередь.

«Делает ли вас чтение литературы более нравственным?» Этот вопрос был задан профессором философии Деброй Сац трем участникам дискуссии — мне, Дэвиду Кидду и Джошуа Лэнди — на мероприятии, посвященном 25-летию Стэнфордского центра этики в обществе в начале этого месяца. Ответом на вопрос было однозначное «нет». Нет, потому что, как признала Дебра Сац в своем вступительном слове, «маркиз де Сад прочитал и написал множество романов.«Нет, потому что, как напомнил аудитории Джошуа Ланди, профессор французского языка в Стэнфордском университете, тираны и нацисты в равной степени восхищались произведениями Софокла, Уильяма Шекспира, Федора Достоевского и Германа Гессе. И нет, потому что, как я уже отмечал, существует давняя традиция, восходящая к первому современному роману, Дон Кихот Мигеля де Сервантеса, в котором чтение литературы глубоко развращает. Его собственное тщеславие состоит в том, что неподражаемый Дон «настолько увлекся чтением, что проводил ночи за чтением от заката до рассвета, а дни за чтением от восхода до заката, и поэтому при слишком малом сне и слишком большом чтении его мозги высохли. заставляя его потерять рассудок.«Конечно, чтение литературы сведет нас с ума не больше, чем гарантировано сделает нас более нравственными. Как сказал Лэнди:« Результаты могут отличаться ».

В любом случае, «мораль» — ускользающий термин. Любая достаточно разнообразная группа людей будет заблокирована в своих попытках наполнить концепцию содержательным содержанием; есть глубокие разногласия среди людей из разных групп даже в Соединенных Штатах относительно того, что является моральным, а что нет. То, что одна группа считает самым основным (я автономный человек с правом на самоопределение в отношении того, что происходит с моим телом), другая считает глубоко аморальным (аборт сродни убийству).Даже если бы результат чтения литературного произведения всегда был одинаковым для всех, возникли бы резкие разногласия по поводу того, какой результат можно считать «моральным».

Литература помогает сформировать то, что мы считаем моральным, в первую очередь.

Итак, если ответ на вопрос, делает ли чтение литературы более нравственным, очевидно, «нет», зачем вообще его спрашивать? И почему так много людей пришло на мероприятие, чтобы обсудить этот вопрос? Это может быть как-то связано с беспокойством — всепроникающим после закрытия некоторых литературных отделов за последнее десятилетие — что, если литература не окажется «полезной», она будет считаться ненужной.Литература, как утверждали ее критики, не тянет за собой интеллектуально или экономически; его эффекты нелегко измерить, и, что хуже всего, он не способствует практическому обучению студентов, озабоченных поиском работы. Понятно, что тех из нас, кто преподает литературу в университете, беспокоит такое отношение, и мы реагируем по-разному. Некоторые, такие как Рита Фелски ( Uses of Literature, 2008), Марджори Гарбер ( The Use and Abuse of Literature, 2011) и Джошуа Лэнди ( How to Do Things With Fictions, 2012), обратились к этой проблеме напрямую. издавая книги о пользе литературы.

Другие обратились к экспериментальным методам, чтобы эмпирически продемонстрировать реальные эффекты чтения литературы. Это то, что Кидд, доктор философии. кандидат социальной психологии Новой школы. В сотрудничестве со своим научным руководителем, Эмануале Кастано, Кидд провел серию социально-психологических экспериментов, призванных показать, что чтение художественной литературы вызывает у читателей когнитивную задачу, что имеет некоторые интересные и потенциально полезные эффекты; Обзор их исследований был опубликован в октябре этого года в журнале Science .Кидд отметил, что чтение художественной литературы — в отличие от чтения научной литературы, популярной жанровой художественной литературы или вообще ничего — требует от читателей одновременной интеграции нескольких потоков информации, подчеркивая при этом человеческую субъективность и существование множества точек зрения. Литературная фантастика разрушает социальные сценарии, которые мы принимаем как должное, погружая нас в незнакомые ситуации и требуя от нас обращать внимание на людей, с которыми мы обычно никогда не сталкиваемся, или на взаимодействия, через которые мы обычно проплываем без реального участия.Они обнаружили, что чтение художественной литературы, по крайней мере, временно улучшает способность испытуемого хорошо выполнять социально-психологические тесты как когнитивной, так и аффективной теории разума. Подразумевается, что чтение художественной литературы может повысить способность человека различать чувства и намерения других — навык, который является центральным для успешного управления сложными социальными отношениями в многогранном многокультурном мире, таком как наш собственный. Или, предположил Кидд, чтение может просто нарушить привычный эгоцентризм читателей.

Независимо от использования или морали, литература, как я полагаю, прекрасно подходит для исследования того, что значит быть этичным человеком в конкретной социально-исторической ситуации. Художественные произведения представляют собой творческое и формальное языковое взаимодействие — в форме устного или письменного артефакта — с исторически и географически обусловленными социально-политическими противоречиями, обнаруживаемыми на уровне индивидуального опыта. Это формальное представление , которое опосредует понимание автором (а впоследствии и читателем) ее собственного «чувственного мира».«Поскольку произведения художественной литературы вызывают наши эмоции и бросают вызов нашему восприятию, они одновременно отражают и помогают формировать то, что мы считаем моралью в первую очередь. Важно отметить, что это может относиться как к автору, так и к читателю.

Рассмотрим Sula Тони Моррисона. В интервью 1985 года, проведенном Бесси Джонс, Моррисон сформулировал вопрос, который послужил мотивом для романа Sula : «Если вы говорите, что являетесь чьим-то другом, как в Sula , что теперь это значит? Какие линии вы не переступаете? » В другом месте того же интервью Моррисон объясняет, что она рассматривает письмо как способ проверить моральные устои своих персонажей, чтобы увидеть, как они реагируют на трудные ситуации: «Ну, я думаю, моя цель — действительно и верно увидеть, что эти люди созданы, и я ставлю их в ситуации великого принуждения и боли, вы знаете, я призываю их руки.«А потом, когда я вижу их в опасных для жизни обстоятельствах или вижу, как их руки зовут, тогда я знаю, кто они». Более того, поскольку Моррисон рассматривает письмо как процесс морального и эпистемологического исследования, она не пишет об обычных, повседневных людях или событиях. Вместо этого она перебирает сложные случаи — ситуации, когда «происходит что-то действительно ужасное». Она объясняет: «Так я узнаю, что есть героическое. Таким образом, я знаю, почему такие люди выживают, кто погиб, а кто нет, что это была за цивилизация, потому что, несмотря на то, что она сдерживала большую часть нашего бизнеса, наше существование здесь было гротескно.Процесс написания романа может быть методом исследования, в котором «ответ» удивляет даже автора.

В своем допросе «линий, через которые ты не переступишь» в Сула, Моррисон описывает ряд отношений, некоторые из которых более или менее успешны, другие — запутанные, даже гротескные. Самые важные отношения в романе — это дружба между Нель и Сулой. На протяжении всего романа дружба между Нел и Сулой в конечном итоге рушится не потому, что Сула не заботится о Нел, а потому, что она путает свои собственные интересы с интересами Нел.Действительно, привязанность Сулы к Нел настолько сильна, что она думает о них двоих как о «двух глотках и одном глазу» (147). Когда, будучи взрослой, Сула занимается сексом с мужем Нел Джудом, она делает это без стыда и злобы. Только после того, как Сула занялась сексом с Джудом — только после Нел отказывается простить Суле посягательство на ее брак и ее чувства — Сула признает, что она перешагнула границу, существующую между ними. Таким образом, вопрос Моррисона — «Какие линии вы не переступаете?» — относится не только к этическим императивам вроде «Друг никогда не спит с мужем своей подруги», но также и к линиям, которые составляют нас и делают нас самими собой и Другие.Специалист по этике, Моррисон исследует динамику, которая возникает, когда «я» не может распознать другой как другой — как уникальную личность с законными потребностями и желаниями, отличными от его собственных.

«Границы» между собой и другими, которые нельзя «переступать», — как и другие этические и моральные императивы — исторически и культурно специфичны; они не универсальны. Как демонстрируют социальные психологи Хейзел Роуз Маркус и Синобу Китаяма, существует несколько различных культурных моделей «я», некоторые из которых более независимы, а другие — более взаимозависимы (см. «Культура и Я» » или« Столкновение Маркуса и Коннера ». ! 2013 ).Соответственно, действие, которое может представлять собой серьезное посягательство на автономию другого человека в одном социокультурном контексте (например, когда ваши родители могут выбрать вашего мужа или жену), может быть воспринято как совершенно уместное или даже желательное в другом. Но вместо того, чтобы умалять достижения Моррисон, факт социокультурной изменчивости служит повышению ценности ее проекта. Как еще мы можем узнать, где находятся эти линии в данной ситуации, — если мы не исследуем и не исследуем? Как лучше провести это исследование, чем с помощью литературы? Теоретически мы могли собирать реальных людей и проводить эксперименты; мы могли бы поместить их в «ситуации, в которых происходит что-то действительно ужасное», чтобы выяснить, «что такое героизм».Но это, конечно, в нашем обществе недопустимо ни с этической, ни с моральной точки зрения. На данный момент литература остается наиболее важным средством, с помощью которого авторы и читатели могут исследовать бесчисленное множество сложных причин, по которым люди — как неизбежно расположенные существа — думают и ведут себя так, как они.

Тема, мотив и мораль в литературе. Какое определение темы в литературе? Тема — это основная идея или сообщение о человечестве или жизни, передаваемое.

Презентация на тему: «Тема, мотив и мораль в литературе. Какое определение темы в литературе? Тема — это основная идея или сообщение о человечестве или жизни». — Транскрипт презентации:

ins [data-ad-slot = «4502451947»] {display: none! important;}}
@media (max-width: 1000 пикселей) {# place_14> ins: not ([data-ad-slot = «4502451947»]) {display: none! important;}}
@media (max-width: 1000 пикселей) {# place_14 {width: 250px;}}
@media (max-width: 500 пикселей) {# place_14 {width: 120px;}}
]]>

1

Тема, мотив и мораль в литературе

2

Какое определение темы в литературе? Тема — это основная идея или послание о человечестве или жизни, переданное литературным произведением.Тема должна быть выражена полным предложением, мыслью или идеей, а не одним словом. Не в каждом произведении литературы есть тема. Тема может быть «моралью» рассказа или урока, но не обязательно.

3

Как читатель определяет тему? Тема может быть четко изложена в рассказе или подразумеваться в сюжете рассказа. Тема может быть представлена ​​действиями, мыслями и чувствами главных героев.Тема может быть глубокой или трудной для понимания. Читатель может постепенно осознавать тему рассказа по мере того, как он обрабатывает текст и читает рассказ целиком, до самого конца.

4

Примеры тем из книги Стейнбека «О мышах и людях»: «Дружба делает жизненные трудности и разочарования более терпимыми». Мечты человека дают цель и надежду в его жизни.

5

Что такое мотив в литературном произведении? Мотив — это повторяющийся объект, концепция или структура в литературном произведении.В отличие от темы, мотив может быть выражен одним словом или фрагментом.

6

Примеры мотивов в произведении Стейнбека «О мышах и людях: дружба, одиночество, мечты, предрассудки»

7

Что такое мораль в произведении литературы? Мораль — это практический урок о добре и зле. Правило того, как себя вести или как действовать.Не во всех историях есть мораль или урок, который нужно усвоить.

8

9

определение морали от The Free Dictionary

Что касается морали, Ницше начинает с позиции релятивиста. Игра нравственности, вероятно, возникла частично из-за желания религиозных писателей преподавать принципы христианской жизни более прямым и компактным образом, чем это было возможно в библейских историях о христианах.